В тишине казалось, что аромат флоксов стал ярче. Дурманяще-приторный. И мелкая мушка противно жужжала, нарезая размашистые круги вокруг цветов. Силы были на исходе, а Гермиона теряла терпение. Она не знала, сколько времени понадобится братьям, чтобы успеть примириться с правдой. Ей нужно было как-то объяснить, что произошло на самом деле и, пожалуй, она могла это сделать. Безжалостно, четко, сухие факты. Так будет проще для нее, да и для всех.
— Ариана была обскуром, — голос звучал сухо и отрывисто. Таким голосом она зачитывала отчеты о деятельности пожирателей в суде. — Ребенком, вынужденным подавлять свои силы, из-за чего внутри нее образовалось что-то вроде паразитической темной энергии. — Стоило бы говорить помягче, но она давно отвыкла. — Теряя контроль, Обскур принимает форму Обскури — сгусток сознания, обладающий разрушительной силой. Из-за Обскури и погибла ваша мать, Альбус, внесшая свою лепту в ухудшение состояния Арианы, кстати говоря.
— Вы лжете… Моя мать… Никогда не была… — Аберфорт густо покраснел. — Ни в чем… Она не виновата! — Словно маленький мальчик он сжал кулаки и почти кричал на нее. Ей должно было быть жаль его, но она сказала правду, не более. Она вообще не обязана была говорить всего этого, но когда-нибудь молодой волшебник примет ее слова и они помогут ему смириться с произошедшим.
— Мне нет смысла лгать. В министерстве исследовали это явление и пока не удалось излечить ни одного ребенка. Вероятность того, что дитя-обскур доживет хотя бы до десяти лет крайне мала. Вашей сестре повезло. Рядом были близкие люди, которых она любила. Ее не бросили умирать в одиночестве, как остальных. Четырнадцать лет это дар богов в ее положении.
— Нет, вы лжете! — Аберфорт всхлипнул и пулей вылетел за дверь.
Гермиона понимала его состояние. Принять правду, порой, очень сложно. Следовало бы проявить больше сочувствия, попытаться заговорить, но сейчас она была вымотана и разбита. Казалось, даже встретиться взглядом с Альбусом выше ее сил. Она разворошила старые саднящие раны и теперь ей было страшно увидеть что творилось на душе у Дамблдора.
Но… он улыбался. Слезы стекали по длинному носу и, на долю секунды, Гермионе показалось, будто он испытывает облегчение. Так и было. Альбус чувствовал, как тяжкие оковы пали, освобождая его душу от невыносимого бремени. Призрачный судья звучно ударил молотком по подставке с криком: «Невиновен!» — и звук его голоса вибрировал в черепной коробке, сминая годы самобичевания и ненависти.
Ей было неуютно рядом с ним. Альбус напоминал безумца. Губы его шептали имена неизвестных людей, тонкие пальцы подрагивали и слезы, не прекращаясь, капали на них, стекая на ковер. В какой-то момент он закрыл глаза и порывисто выдохнул. Ему было непросто смириться с новообретенной свободой, но Гермиона дала ему столько времени, сколько смогла. Пошатнувшись, она схватилась за голову. Проскочила мысль, что если сейчас она вернется домой, пускай и на сотню лет старше, ее путешествие будет не напрасным. Колени предательски подогнулись и она бы упала, если бы не заботливые руки, успевшие ее подхватить. Даже для нее, с такой изнурительной работой, нынешнее путешествие было слишком утомительным приключением.
Альбус держал гостью, как невесомую пушинку. Золото, попавшее в руки бедняку. Он нес ее к одной из гостевых комнат, из окна которой открывался очаровательный вид на их крохотный городок. Убедившись, что она в силах самостоятельно добраться до кровати, он пожелал ей спокойной ночи и, замешкавшись, попросил прощения за эмоции, с которыми не смог совладать. На прикроватной тумбочке Гермиону уже ждал поднос с едой, чаем и ароматной выпечкой.
Геллерт Гриндевальд с удовольствием наблюдал, как погас свет в доме напротив. Без сомнения, его заклятый друг сейчас заваривает себе чашку чая, берет сладкую булочку, нет, не булочку — лимонный мармелад, его любимый, — Геллерт улыбнулся, — идет в кабинет, где вершились, как им тогда казалось, судьбы мира и садится за письменный стол.
«Что ты сейчас читаешь, Альбус? Наверняка очередную байку Барда Бидля, хотя каждую из них ты знаешь наизусть. Ах, Альбус, если бы не то досадное недоразумение, мы бы сейчас путешествовали по миру, искали Дары Смерти, веселились дни напролёт, а по вечерам ты, как и прежде, декламировал бы мне Шекспира», — он медленно выпустил тонкую струйку дыма, который тут же причудливо закружился, рисуя замысловатый узор в ночном воздухе. — «Но ты, мой милый друг, избрал иной путь. Мне бы хотелось рассказать тебе о многом, расспросить тебя обо всем на свете, поделиться своими мыслями, планами, но ты… ты навсегда останешься для меня лишь тонким шрамом на ладони».