– Выйти к лифту, взять медицинские инструменты! – звучит из динамика над дверью.
Ого! Меня по громкой связи не вызывали с гладиаторских времен. Обычно хозяева просто присылают через кухонный лифт список пациентов и номера камер. А на большом лифте я ездил только однажды – на свидание со Смирновым. Кому я там, наверху, понадобился?
Собрался, поехал.
Из динамика в лифте звучит предупреждение:
– Выходи медленно и без глупостей.
Да и так ясно, что глупости мне здесь не помогут. Шмальнут и отправят к крокодилам. Некому будет лечить больных бегемотиков и всем по порядку давать шоколадку.
Двери разъехались, за ними просторный холл. Метрах в пяти боец в камуфляже, совсем не таком, как у нас частные охранники и рыбаки носят. Какого-то серого цвета, да и качество ткани, даже визуально, на порядок лучше. Охранник на вид очень крепок, вдобавок вооружен пистолетом.
– Двигай вперед!
Идем застекленным переходом между корпусами. Первый раз вижу реальный мир поверх всего этого зазеркалья. За стеклом большой двор, как в пансионате. Небольшие домики, стилизованные под швейцарские шале, аккуратные дорожки, подсвеченные разноцветными фонариками. Кругом лежит снег. Надо же, совсем забыл, что бывает зима. Вечер.
Неподалеку видны силуэты заснеженных гор. Наверное, Алтай или Саяны. Вряд ли меня везли на Урал или Кавказ. Хотя после Настиного угощения я был в отключке, наверное, не меньше суток. Так что полной уверенности в том, где именно я нахожусь, у меня нет.
На улице и в коридоре ни души.
– Направо! – командует конвоир.
Мы поднимаемся на второй этаж. Большая комната с набором мониторов от камер слежения. На офисном стуле полулежит мускулистый бритоголовый парень, обнаженный по пояс. Лицо у него покрыто бисеринками пота. Он стонет, прижав руку к правой стороне живота. Его форменная куртка, майка и кепка валяются на подоконнике.
– Потерпи, Олежек, – подбадривает парня мой конвоир. – Сейчас полегче будет. Я тебе доктора привел.
– Что с ним?
– Откуда я знаю? Ты доктор. Давай лечи.
Резонно.
– Так положить бы его куда-то.
Никакой мебели, кроме стола и стула, в комнате нет, поэтому напарник больного бросает на пол куртку с подоконника и укладывает на нее своего товарища.
Я пальпирую живот. Справа он жесткий, явно реагирует на все пробы раздражения брюшины.
– Аппендицит. Надо срочно операцию делать.
– Ну так делай!
Я с недоумением смотрю на провожатого.
– Ты, братушка, с дуба рухнул? Мне операционная нужна. Это раз. Два – я по специальности не хирург. Рану зашить, кровь остановить – еще куда ни шло. Но полостную операцию делать…
– Чего ты свистишь? Аппендицит – самая легкая операция.
– Раз легкая, сам бы и делал. Его надо в больницу везти!
Конвоир садится верхом на стул у окна, опирается сложенными руками на спинку. Теперь у меня есть возможность его разглядеть. Это парень лет двадцати пяти с простым славянским лицом. Такие типажи любят режиссеры военно-патриотических фильмов.
Он в явной растерянности.
– Здесь до ближайшей больницы три часа езды. А по такому снегу – все шесть. Плюс мороз под сороковник. Не довезем.
Стало быть, Алтай или Саяны. Там зимой и пятьдесят градусов не в диковинку.
– У вас тут своего доктора нет, что ли?
– Только медсестра.
– Это что такое?! – раздается за спиной удивленный и негодующий начальничий рык.
По той прыти, с которой вскакивает со стула солдатик, я понимаю, что мой привод сюда не согласован с начальником караула.
Парень, лежащий на полу, тоже пытается встать, но со стоном валится назад.
– Вы что, охренели вконец?
Обладатель грозного баритона – мужик слегка за сорок, квадратный, с толстой шеей, на которой удобно гнуть железные прутья и тому подобный инвентарь. Руки у него толщиной с ногу обычного человека. По-моему, у Дюма Портос был таких размеров. Морда красная, но скорей не от любви к алкоголю, а от склонности к апоплексии.
– Виталий Петрович, Олегу вот плохо стало. Думал, помирает. Доктора вызвал, – оправдывается здоровый боец.
– Какого доктора?! Это же охраняемый! А ты его наверх поднял! Забыл инструкции?! Так и самому легко внизу очутиться.
Охранник напуган, но беспокойство за друга перевешивает.
– Так помрет Олежка! Он же меня под Гератом на себе десять верст по горам тащил. Как же я мог его бросить?
Виталий Петрович какое-то время матерится. Я тихо стою в сторонке. Выражается начальник хоть и громко, но как-то механически, без души. Наверное, под звуки родного мата в голове лучше протекают мыслительные процессы. Судя по всему, понятие боевого братства для него тоже не пустой звук. Закончив монолог, он называет в рацию две фамилии. Через минуту в караулку прибегают еще двое из ларца.