Короче говоря, обстановка на канале была творческая.
Завидев Ключевского, гости побежали к нему обниматься. Только адвокат остался на месте. Запустил руку в свой портфель, извлек бутылку коньяка и сказал через плечо:
— Ну-ка, мечи стаканы на стол.
— Погоди, сейчас будет скатерть, а то так уделаем…
— А мы разве не?..
— Ребята, — сказал Ключевский. — В городе пробки на девять баллов. Центр просто стоит. Места, куда можно легко добраться… Там шумно. А в правильное место, где не шумно, мы приедем часа через два. В общем, предлагаю начать прямо здесь, а дальше по обстоятельствам. Я подготовился. Что скажете? У нас тут все есть, уверяю.
— Главное, у нас есть мы, — сказал адвокат Страхов. — Пока еще. Надо ловить момент.
— И девчонки симпатичные, — сказал депутат Шугаев. — Надеюсь, ты не отправишь их по домам? Тем более пробки.
— Лично мне обстановка нравится, — сказал прогрессивный мыслитель Беленький. — Тут здорово. И от добра добра не ищут.
— Обстановка — внушает, — сказал трейдер Герасименко. — Я прямо родной завод вспомнил, чтоб ему ни дна ни покрышки.
— Вам разве не говорили?.. Это и есть завод. Кондитерская фабрика.
— Да знаем, знаем, девчонки твои все уши прожужжали, — Шугаев усмехнулся. — Они так гордятся… По-моему, даже обиделись, когда я не проявил особого восторга.
— Просто они в отличие от нас никогда не работали на заводе, — предположил Беленький. — Не знают, с чем это едят.
— Я не работал на заводе, — сообщил Страхов и со звонким чпоканьем выдернул пробку.
Подумал и добавил:
— Я работал с заводами. Это считается? И где стаканы, черт возьми?..
— Просто это кондитерская фабрика, — повторил Ключевский. — Девочки как представят, сколько тут делали вкусного… А вы скучные дядьки, начисто лишенные воображения. Да тут запах только в прошлом году окончательно выветрился! Вон те горшки — знаете, что такое? Это чаны. Мы сейчас в шоколадном цеху. В чанах шоколад варили! Вы представьте!
— Производство-то вредное, — скучным голосом сказал Шугаев.
— Не вредное.
— А я тебе говорю, вредное.
— Это смотря в каком цеху.
— Производство вообще дело вредное, — сказал Страхов, отодвигаясь от стола, на котором продюсер Аня и помреж Леночка расправляли скатерть. — Что гражданское, что уголовное…
— Чарли и шоколадная фабрика, — произнес Беленький нараспев и толкнул Ключевского в плечо. — Детские мечты, а?
— Да ну тебя, — сказал Ключевский.
— А вы обратили внимание, какой тут роскошный Лукич? — спросил Герасименко. — Черный! Мечта всей жизни. Интересно, кто его так…
— Покрасил?
— Долбанул по черепу.
— Уронили, наверное.
— Нет и еще раз нет, — заявил Беленький уверенно. — Я прямо вижу, как это было. Конец восьмидесятых. Перестройка и ускорение, журнал «Огонек», академик Сахаров выступает на съезде КПСС… И потомок врагов народа, пьяный в дупель пролетарий, врывается с кувалдой в партком шоколадной фабрики! И на глазах перепуганного секретаря, решившего, что вот и смерть его пришла, — хрясь!..
— Всегда говорил, что у тебя больное воображение, — сказал Шугаев и поежился.
— А вот и стаканы наконец-то! — обрадовался Страхов.
— И колбаска! — обрадовался Герасименко.
— К столу, друзья, — сказал Ключевский.
Через час все были в дугу. Они пытались обсуждать какие-то серьезные вопросы, но это оказалось скучно. Гораздо важнее было вместе вспоминать. Наверное, повлияла обстановка. Стены шоколадного цеха будто подсказали: ловите момент, ребята. С кем еще поговорить про свою отчаянную молодость, сумасшедшие девяностые годы, как не с такими же. А ты помнишь? Нет, а ты помнишь?
Вскоре к столу подтянулись режиссер Митя и ведущий Дима.
— А девочки?.. — забеспокоился Шугаев.
Позвали и девочек.
К исходу второго часа разговоры приобрели смысл глубоко философский, а если хорошо прислушаться, отчасти даже метафизический.
— Впаривать бабушкам пылесосы по сто тыщ рублей — за это морду надо бить! — кричал Герасименко. — Я вообще не терплю в делах никакого обмана. Поэтому работаю с нефтью. Чистый бизнес: кроме документов — ничего. Ни у меня, ни у кого. Никто этой нефти в глаза не видывал. Только бумажки. Такая ролевая игра.
— Одинаковые. Пусть не внешне, но внутренне — как шнурки, — говорил Страхов Ключевскому. — Все одинаковые. И я одинаковый. Почему и склоки постоянно. Глядишь в человека, как в зеркало, — сразу плюнуть хочется в эту мерзкую рожу.