Сегодня я был в гостях у будущей семейной пары. Нет слов, чтобы передать, как меня грузит то простое обстоятельство, что все люди разные, ни говоря уж о том, что их непростительно много. Я, конечно, глубоко извиняюсь, за то, что позволяю себе такого рода рассуждения, но по-моему меня вполне так же глубоко извиняет, как и я сам только что проделал (акт извинения, блядь), что говоря о том, что людей непростительно много, и подразумевая тем самым, что ой как не худо бы опиздинительное их количество слегка поубавить, я вполне согласен и даже, более того, обеими руками горячо голос свой подаю (на вытянутых руках прямо-таки к самому небу его, голосок свой мудацкий, подъемлю) за то, чтобы начать этот великий процесс убавления человеков с меня. Бля буду, от души сие. Не сочтите за выебон! Я сам, какового давно бы уж хорошо поубавить, терпеть не могу, когда выебываются что есть мочИ на таком серьезном, бля, материале как «жизнь и смерть», но я не выебываюсь.
Удручает меня, что мне не верит никто. Успокаиваю себе только тем, что что с них, неверующих, возьмешь. Они, видимо, в отличие от меня, просто люди, для которых весь этот мирок и вертИтся, как Юля какая-нибудь перед зеркалом по причине своей непростительной юности, которой так свойственно возлагать на будущее самоуверенные надежды, которые так свойственны юности, которой так свойственны надежды.
Я, наверное, просто болен. Просто во мне что-то сломалось. Я не могу больше спокойно воспринимать какие бы то ни было разговоры о каком-либо или чьем-либо творчестве, независимо от того, со мной ли эти разговоры ведутся или я просто присутствую при них. И творчество это ебаное видится мне практически во всех проявлениях человеческой жизни. Куда ни плюнь, все творят. Одни литературку, другие музычку, третьи изобретают всякие новые машинки, самолетики, велосипеды; одни творят добро, другие зло, некоторые плодят детей, а иные с такой неподдельной глубиной чувства сопереживают всей этой хуйне, что уж ей-богу лучше бы сами чего-нибудь творили, чем так активно радоваться чужому говну.
Очень печально знать, что что ты не делай, если тебе Божественным Пиздюком не дано, так ты хоть в лепешку расшибись — не будет тебе ни Любви, ни признания, ни денег, ни покою, ничего.
Иногда мне кажется, что я ненавижу Господа нашего, как бы его там не величали. А иногда, кажется, что я сын его; что так мне хуево для того, чтобы что-то важное для себя уяснил и спас этих всех пидарасов человеческих от ебаной поебени; чтобы вывел их всех из этого адского пламени, в которое наши родители, не зная отдыха, ввергают нас лишь потому, что надеются таким образом решить какие-то на первый взгляд свои, но на самом деле наших дедов проблемы.
Это чувство, что я Сын Бога, крепнет во мне год от года. Чем в большее дерьмо я погружаюсь, тем сильнее бьётся моё сердце от мысли, что «неужели же я?»
С другой стороны, я никому не хочу портить праздник, коли кто-то эту хуйню таковым ощущает. Счастья и долгих лет жизни, что называется! К тому же, я просвещенный, весьма образованный человек; кроме прочего, на четверть иудей, хотя и по мужской линии, что говорят, ни хуя не значит. В силу этих обстоятельств, гораздо чаще, чем я ощущаю необходимость действовать и всех спасать, я думаю, что я — просто досадное недоразумение, ошибка природы, и чем скорее этот мир раздавит меня, как блоху, тем лучше для всех. Во всяком случае, в глубине души я всегда, с детских лет, чувствовал, что мне не место рядом с людьми. В этом как раз и состоит для меня мой нравственный выбор, который обязательно рано или поздно придется сделать раз и навсегда: должен ли я удалиться в скит и там тихонечко сдохнуть, никому ничего не навязывая, или же собрать остаток сил, которые уменьшаются с каждым днем, и, гордо подняв над головой свежевырванное из собственной груди сердце, повести человечество прямиком в Божье Царство.
Особенная сложность в принятии твердого решения по этой статье моей психологической конституции состоит в том, что если, к примеру, выбрать второе, а именно, препровождение человеков в Папино Царство, то я, как это ни странно будет звучать, довольно четко и хорошо представляю себе, как это сделать.
Но все с той же вездесущей другой стороны, я все-таки никогда не забываю, что я, в сущности, такой же зверек, как и все остальные людишки, и вполне может быть, что столь вдохновенной игре моего воображения все мы обязаны лишь тому прескверному обстоятельству, что я уже более полутора лет не был в постели с девочкой. И скажу больше, меня несказанно пугает, что только что, посмотрев на это странное словосочетание «в постели с девочкой», я почувствовал совершенно недвусмысленный приток крови к собственным гениталиям.