Шефлер: Не понимаю вопроса.
Вопрос: Хорошо, оставим это. Ваши теоретические выкладки того времени в сжатом виде наверняка были где-то зафиксированы. Кто-то ими сейчас пользуется?
Шефлер: Вы же знаете, что хунта в последние дни постаралась уничтожить все возможные материалы. Знания не должны были достаться врагам. Это был довольно близорукий взгляд на вещи. Я бы тоже предпочел, чтобы материал сохранился.
Вопрос: Но ведь в конечном счете большинство ученых, работавших в «Минерве», живы-здоровы. Вы, например. Насколько нам известно, умер только один, и еще один сидит в тюрьме, не из-за своей научной работы, а из-за каких-то персональных проступков. Все остальные продолжают работу.
Шефлер: Верно. Наука вновь раздроблена, отчасти — приватизирована, но она полностью не исчезла. Можно сказать, что она застыла в разных местах, примерзла к ним, но при необходимости ее можно разморозить и сплавить вместе раздробленные части.
Вопрос: Разве с организационной точки зрения от «Минервы» совсем ничего не осталось? Вы с прежними коллегами совсем не видитесь?
Шефлер: С некоторыми вижусь. Но это встречи неформальные, и никаких общих исследований мы не ведем. Да сейчас и средств-то на это нет.
19
Последняя фраза, прочтенная мной перед открытием, гласила: «Вскоре настал день». Хотя сумерки в тот вечер 13 марта наступили рано, но снег, по крайней, мере прекратился. В шесть часов Зандер отправил нас с Фродо домой. Последние часы перед открытием он хотел провести в библиотеке один, и нам пришлось покориться. На следующий день нам нужно было прийти только к четырем часам дня, чтобы сделать последние приготовления. Официальное открытие начнется в семь часов вечера. Будет несколько выступающих с приветственным словом, начиная с главы правительства Метцлера, пока остававшегося в должности, и представителя Интернациональной комиссии Пьера Лашенэ. Будет говорить представитель Германского библиотечного союза, потом один писатель, и, наконец, доклад в честь открытия сделает Зандер.
Делать нам до этого момента было почти ничего не надо, и, когда мы с Фродо в шесть с небольшим вышли под снежную пелену, медленно опадающую в темноте, у меня внезапно, впервые за долгое время, появилось желание выйти в город. Мы вместе направились в «Алису в Стране чудес». Там Джон Теннант опять орал что-то по телефону. Томми не было на месте, Андреас и Фред забавлялись своими «ватсонами» и попутно пили кофе, а Элинор в задумчивости сидела на подоконнике. Это была в точности та же картинка, что и при моем первом посещении «Алисы» пару месяцев назад, словно время остановилось, словно мы были на вечном английском чаепитии из книги Кэрролла. Элинор медленно опоминалась от забытья, затем посмотрела на Фродо, на меня и спросила:
— Что вас сюда привело?
— Рабочий день кончился, — ответил я, — есть план прогуляться. Пойти в город. Завтра мы еще насидимся в библиотеке.
Элинор кивнула.
— Хотите спросить, пойду ли я с вами?
— Не только, — заявил Фродо к моему удивлению, — хотим спросить, сможешь ли ты наконец сводить нас в этот клуб. В «Last Exit British Sector».
Я-то, честно говоря, вообще про этот клуб забыл, но пришлось подыграть:
— Мы боимся, что без тебя нас могут не пустить.
Вместо ответа Элинор упруго соскользнула с подоконника и кивнула коллегам со словами:
— Что ж, я пошла. До завтра.
— Заметно, что вы давно не были в городе, — сказал Фродо через полчаса, когда наш автобус уже мчался по направлению к площади Оливаерплатц, а мы с Элинор, прижав носы к стеклу, пытались разглядеть что-то в темноте.
По дороге мы увидели все то, о чем рассказывал Томми и другие в последние недели: серо-зеленые на одной стороне улице и представители международных миротворческих отрядов — с другой, причем последние явно вооружены. То и дело попадались разбитые витрины. Иногда на тротуарах и обочинах под метровым слоем снега вырисовывались какие-то странные скульптуры. Фродо пояснил, что мусорщики уже которую неделю проводят точечные забастовки. Интернациональная комиссия попробовала спасти ситуацию, направив собственную мусороуборочную службу, но та пока не справляется.
Сама Констанцерштрассе была свободна от мусора и казалось очень ухоженной. От площади Оливаерплатц мы прошли еще три перекрестка, пока в грязно-желтом свете не увидели табличку клуба. Стали подыматься вверх по лестнице, и, дойдя до половины, я был весьма удивлен, обнаружив у входа, вопреки ожиданиям, не военного в форме, а вполне штатского человека, худощавого, лет сорока. Он кивнул Элинор как старой знакомой и без проблем пропустил всех троих.