Я смотрел, как он допивает вино, и представлял себе Торстена Теделя как счастливого человека.
— А вот с Региной может случиться так, что ей помещения у нас на территории покажутся тесны, и она переедет куда-нибудь в другое место. Вот, кстати, и она. Странно, мы не договаривались.
Он поднял глаза и улыбнулся кому-то поверх моей головы. Я сидел спиной к выходу, поэтому пришлось обернуться, чтобы увидеть возлюбленную скрипичного мастера и узреть, как она в своей широкой ослепительно красной юбке и белой блузке преодолевает разделявшие нас метров сорок, направляясь прямо к нам по залитому светом помещению, словно прорубая просеку между столиками, высоко подняв голову и не глядя по сторонам, — зато некоторые посетители прекратили есть и пить и стали глядеть ей вслед, а она, Регина Райнхардт, подошла к нашему столику, замахнулась и ударила своего возлюбленного, улыбавшегося ей, ножом в левое плечо, замахнулась второй раз, но второй удар, который, как и первый, целил в сердце, ей нанести не удалось, потому что я схватил ее за руку, тут же вскочили двое мужчин из-за соседнего столика, и втроем мы ее наконец одолели. Она не оказывала сопротивления до самого приезда полиции. Врач, который вместе с женой справлял здесь двадцатый юбилей свадьбы, занялся Торстеном Теделем, пока не приехала «скорая».
Если бы все это происходило в обычном месте города, то в последующие дни событие удостоилось бы краткой заметки в разделе «Местные происшествия», а потом — более подробной статьи о так называемых истинных причинах, и все. Но поскольку инцидент произошел на нашей территории, то, вопреки впечатлению о якобы нормализации жизни, которое мы обсуждали с Теделем непосредственно перед нападением, он был воспринят как нечто особенное. Не прошло и двух месяцев со дня поджога библиотеки, как случается покушение на убийство, причем совершает его женщина, да еще таким архаичным орудием, как нож. Явно драма ревности, таково было общее мнение до того момента, пока пуговичница, пребывавшая после ареста в состоянии шока, еще ничего не могла сказать. Когда же она заговорила, выяснилось, что насчет драмы ревности все правда. Предшествующим вечером, очень поздно, в половине одиннадцатого, Регина Райнхардт снизу, с улицы, увидела своего возлюбленного дома, в тесных объятиях склонившегося над какой-то женщиной. То, что она рассмотрела в таких подробностях, было на самом деле туманным силуэтом за ярко освещенными ситцевыми занавесками цвета беж, и если бы она поднялась наверх или хотя бы спросила Торстена Теделя на следующий день, что он делал, то он объяснил бы ей, что та женщина, которую он нежно обнимал, — на самом деле контрабас.
Как я все это перенес? Да ничего особенного, никакого шока, только легкая дрожь и нервозная боязливость, которые сковывали меня всю субботу и помешала поехать с Элинор на юг города, на озера, как мы планировали. В воскресенье я тоже остался дома и сидел один, а проголосовал в последний момент через гипер-пад. Я выбрал небольшую группировку, которая называлась «Люмен Натурале» и боролась прежде всего за отмену летнего времени по всей Европе, что я от всей души поддерживал. Положить конец экономии времени, эксплуатации всякого, самого маленького естественного ресурса, даже такого, как дневной свет, покончить с этой вечной песней «только ничего не транжирить», с рачительным отношением к планете, которая, между прочим, еще и углем нас снабжает. Я просто не хотел больше принимать участие в этом собрании собственников планетарного масштаба. Разумеется, было заранее понятно, что эколибералы готовы были распространить летнее время на весь год, причем по всей Европе. Но до сих пор другие страны с этим не соглашались.
Новые технологии подсчета позволили получить официальные результаты выборов еще до девяти вечера. Мои фавориты набрали около 0,9 % голосов, значит, кроме меня, было еще 336 764 человека по всей стране. Так что я не чувствовал себя одиноко. Все происходило без нарушений, заверяли наблюдатели из Интернациональной комиссии, как и ожидалось, эколибералы оказались победителями, и теперь канцлерша будет избрана именно из их рядов, это было ясно.
Мне все было абсолютно безразлично. Я тосковал по понедельнику и ждал светлого утра. Принял две таблетки снотворного, лег в постель, прочитал пару страниц гегелевской «Философии права» и заснул.