Расстояния между зубами служили входами. Иван Васильевич с семьей, как жители 28 квартала, прошли через расстояние между резцами нижнего ряда зубов. В носу здания были помещены два оркестра музыки, по одному в каждой ноздре, которые поочередно играли. В кулуарах театра стены, потолок и пол были разрисованы множеством смеющихся лиц и смешных фигур; на пустых местах стен были видны надписи назидательного характера: «Смех необходим для легких и полезно действует на кровообращение», «Наши предки любили смеяться, и, если мы будем смеяться, то и наши потомки будут смеяться», «Смех оживляет нервную систему», «Смейся, живущий — мертвые не смеются», «Веселье вызывает смех, и смех вызывает веселье» и т. д. Пока толпа проходила к своим местам, шум и смех был оглушительный. Не менее других гоготал и резвился Иван Васильевич; время от времени он постукивал в такт музыке палкой о каменный пол или, принимая смешную позу, прицеливался палкой в какое-нибудь изображение на стене. Марья Павловна, Аннушка и Димитрий Иванович не отставали от других и забавлялись изо всех сил. Ольга Ивановна, одетая, как и все невесты этого дня, в розовые цвета, оголенная спереди до грудей и сзади ниже лопаток, мерным шагом и гордо выступала впереди своей семьи. В этой семейно-общественной функции она в последний раз участвовала, как девушка или дочь; она об этом думала и глазами искала среди них своего будущего спутника жизни. Когда все уселись, наступила тишина. Димитрий Иванович не мог не заметить голых спин невест, сидевших впереди него; из-за спинок стульев платья молодых женщин не были видны, и казалось, что за ними скрываются совершенно голые женщины; в нем зашевелились какие-то неясные чувства и неиспытанное волнение охватило его; странная мысль незаметно вкралась в его ум: «А ведь и я скоро буду женихом», — думал он. Эта мысль завладела его душой; усилием воли он сразу освободился от этих странных чувств и праздных мыслей; он стал думать о лекции по психиатрии, прочитанной недавно проф. Семеном Яковлевичем Гольдовским. «Какая удивительная голова, какая эрудиция, какой талант в изложении мыслей и умении заинтересовать слушателей», — восхищался Димитрий Иванович, припоминая одну за другой подробности прослушанной лекции.
Между тем, музыканты, когда закончили играть встречный марш, покинули свои места в ноздрях и перешли во внутренние отверстия носовой полости, и стали играть веселую музыку, звуки которой разносились над головами зрителей, сидевших внизу в зале, собственно, во рту огромной человеческой головы, которую представлял собой театр.
Оркестр был большой, свадебный, и музыка была веселая, шумная, даже крикливая и временами напоминала громкий и разнузданный человеческий хохот. Поднялся занавес. Перед зрителями открылась широкая сцена, пустынная и, благодаря овальной форме стен и потолка, окрашенных в темно-красные цвета, производила впечатление огромной человеческой глотки. От пространной и безлюдной сцены веяло таинственностью. Вдруг из глубины, как бы выброшенный из желудка, на сцене появился человек. Он оказался клоуном; у него был испуганный вид. Оглянувшись кругом и убедившись, что он один и что никто за ним не следит, он громко воскликнул:
— Я человек 14-го столетия! Как я рад, что я, наконец, вырвался из пепелища, — и рукой указал на то место, откуда он выскочил, именно на пищевод в глубине сцены.
В это время вдали показалась фигура нового клоуна, который, крадучись, приближался к первому клоуну.
— Я слышал, ты сказал, что ты человек 14-го столетия, — произнес второй клоун, — но это невозможно, ибо вот я сам человек ХХ-го века, а ведь живем одновременно; ты, друг, не в своем уме.
Первый клоун изобразил ужас на своем лице и подавленным крикливым голосом, жестикулируя всем телом, стал убеждать своего заблуждающегося друга, что теперь век 14-й и что, ели он желает сохранить тело и душу в целости, пусть вместе с ним поскорее бежит из этого места: