— Ведь палачи-то меня держали, а руки у меня были скручены назад; готовились меня четвертовать. Как они меня выпустили, не знаю, но теперь уж на свободе; я чувствую, что мое тело заново составлено из четырех отдельных частей.
— Ты бредишь, — возразил второй клоун, — ужасы 14-го столетия давно исчезли без следа во мраке времен. Будь благоразумен и посмотри на меня: я человек ХХ-го века; мое тело — свидетель того, что я тебе говорю сущую правду; на животе у меня восемь рубцов, на спине и на конечностях тоже восемь рубцов, а, может быть, и больше; эти рубцы означают хирургические операции, которые надо мной были произведены благодетелями, чтобы облегчить мое тело от недугов. Смотри, только что я получил от благодетелей сто подкожных впрыскиваний, чтобы предохранить меня от всевозможных болезней; я чувствую, что моя кожа отклеилась от подкожной клетчатки и я еле двигаю ногами от тяжести этих впрыскиваний, но мне легче на душе, ибо я убежден, что теперь я уже вне опасности от этих убийственных болезней.
Так продолжали клоуны, разговаривая и кривляясь, еще долгое время, а зрители усердно хохотали. Музыка снова заиграла. На сцену вышли танцоры и танцовщицы; последние были одеты, как невесты, с глубокими вырезами спереди и сзади, в красных сапожках, с голыми коленями и бедрами. Танцевали парами и в одиночку; мужчины прыгали, размахивая руками; женщины вертелись, подымали ноги, тряслись всем телом, в особенности грудями и тазом, дико вскрикивали и хохотали, как безумные. Ввиду свадебного празднества, в настоящий вечер классической комедии не поставили. По расторжению брачного бюро в этот вечер все должно быть необыкновенно и весело. После танцев выступали певцы и певицы, потом опять клоуны; а в заключение акробаты и атлеты обоих полов, почти совершенно обнаженные, вышли на сцену и своими телодвижениями, ловкостью и силой приводили в восхищение всех зрителей. Наконец, в боковой стене аудитории с шумом раскрылись механические двери. Это было сигналом того, что спектакль закончен. Все присутствующие встали и через раскрывшиеся двери стали переходить в свадебный зал. Это был огромный зал, великолепно убранный и весело разукрашенный. Люди снова развеселились, стали шуметь, гикать и хохотать. Музыка заиграла вальс, и молодой народ — женихи и невесты — вышли на середину залы и стали танцевать. Кругом стояли или расхаживали родители и младшие члены семейства.
— Где Николай Андреевич? Я что-то не вижу его, — заметила своему мужу Марья Павловна.
— Он здесь… он здесь, — резко ответил Иван Васильевич и, после некоторой паузы, прибавил: — Ты ведь сама видишь, что все танцуют парами, и каждая пара состоит из жениха и невесты.
Ольга Ивановна с кем-то танцевала, но у ее партнера глаза были голубые, следовательно, это не был Николай Андреевич. Она смотрела по сторонам и глазами тщетно искала своего жениха. К танцующим вскоре присоединились танцоры и танцовщицы театра, клоуны, артисты и акробаты, разбили пары, смешались и разбрелись по всему залу. Клоуны смешили отдельные группы людей, то здесь, то там выкидывая свои фокусы и штуки. Общее веселье достигало своего апогея. Нервная и мускульная напряженность тел ощущалась, как приятная утомленность и насыщенность. Лица людей, то раскрасневшиеся, то побледневший, выражали тупое довольство и безучастное доверие в нечто абстрактное, невидимое и неосязаемое, действующее помимо них и не подлежащее их пытливости, но действительное. Но вот оркестры перестали играть. Музыканты сошли в зал, и, не задерживаясь долго с гостями, направились в соседний зал, где администрацией театра уже были приготовлены для всех чай и закуска. Свадебное торжество приближалось к концу. Еда закончилась скоро. Стали выходить из театра, по прежнему в порядке, с шумом да с хохотом. Снова резвились и стучали палками, и веселье даже вспыхнуло с новой силой, когда толпа проходила через лабиринт посредине театральной площади. Но по мере приближения к станции подземной железной дороги, возбужденное состояние в людях постепенно замирало; в разных местах слышны были последние отрывистые выкрики веселья и звуки слабеющей вспышки смеха. Гул веселья замер. Царствовало спокойствие и сосредоточенная тишина, когда люди, войдя в вагоны, расселись по местам. Отошел поезд. Люди, сосредоточенные, но ни о чем не думающие, усталые, неслись вперед в узком, темном пространстве, безвольные и отдавшиеся огромной силе мчавшейся машины, которая им представлялась, как слепая стихия, как сама природа, вечная и неизменная.
Иван Васильевич, очнувшись, вытащил из своего кармана инструкции Брачного Бюро и снова прочитал название станции, где он должен был остановиться с семьей. Ему необходимо было доставить свою дочь, Ольгу, на ее новое жилище и передать ее на руки ее молодому супругу в присутствии его родителей. Марья Павловна чувствовала грусть и нежно держала в объятиях свою младшую дочь Анну. Когда поезд остановился, у Ольги Ивановны забилось сердце. Она вдруг с яркой силой вспомнила обо всем виденном и слышанном ею в это утро в Доме Особых Указаний для Новобрачных. Войдя на станцию, они все увидели Николая Андреевича, который со своим отцом, матерью и младшим братом уже успели выйти из одного из вагонов, и быстрым шагом направились к выходу из станции. Согласно инструкциям, жених должен был, хоть на одну минуту, прийти в свой дом раньше невесты и открыть ей двери, когда она будет доставлена ее родителями и передана ему в руки. Заставлять невесту ждать у дверей дома есть нарушение Правильности. В коридоре перед дверью Иван Васильевич с семьей остановились. На звонок дверь немедленно распахнулась и в ней показался Николай Андреевич с приветливой улыбкой на лице; позади него, в торжественных позах, стояли его отец, мать и младший брат. Иван Васильевич выступил вперед, ведя за руку свою дочь, и волнующимся, но серьезным голосом, произнес: