В конце концов, у Пушкина неизвестно, что бездоннее — замысел или творение. Вы справедливо выписываете его лирику 1836 года в хронологический ряд и сразу отвергаете первое, «Художнику», как более случайное и к делу не относящееся. А я походя построю вам скульптурный, скажем, цикл, вместо «Страстного», причем в той же хронологии.
Грустен и весел, вхожу, ваятель, в твою мастерскую:
Гипсу ты мысли даешь, мрамор послушен тебе:
Сколько богов и богинь!.................................
Тут Аполлон — идеал, там Ниобея — печаль...
Весело мне. Но меж тем в толпе молчаливых кумиров —
Грустен гуляю: со мной доброго Дельвига нет;
В темной могиле почил художников друг и советник.
...........................................................
Но у подножия теперь креста честного,
Как будто у крыльца правителя градского,
Мы зрим — поставлено на место жен святых
В ружье и кивере два грозных часовых.
..............................................
Стихи бесстыдные прияпами торчат,
В них звуки странною гармонией трещат...
..............................................
И пред созданьями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно в восторгах умиленья...
..............................................
Решетки, столбики, нарядные гробницы...
..............................................
Купцов, чиновников усопших мавзолеи,
Дешевого резца нелепые затеи...
..............................................
На место праздных урн и мелких пирамид,
Безносых гениев, растрепанных харит,
Стоит широко дуб...
..............................................
Я памятник себе воздвиг нерукотворный...
Разве все и тут не сходится? Более того, даже бодро продолжается:
Юноша, полный красы, напряженья, усилия чуждый,
Строен, легок и могуч, — тешится быстрой игрой!
.............................................................
Юноша трижды шагнул, наклонился, рукой о колено
Бодро оперся, другой поднял меткую кость.
Вот уж прицелился... прочь! раздайся, народ любопытный...
А ведь это — после «Памятника»! Разве тут нет борьбы с античной темой, лирики с монументальностью? Об этом — никто, потому что прислонить не к чему. Не Юноши.
Пумпянский с Лотманом обязательно должны были бы об этом писать... но у нас в мытищинской библиотеке их книг я не нашел, как и «Сатир» Ювенала, которые ох как нужны мне были!
Так что ваша книга послужила мне единственным источником. И на том спасибо.
Итак, я решился (мне было очень плохо). В конце концов, это именно вы меня разозлили, спровоцировали, раззадорили (можете считать — благословили), приписав некой Л. Я. Гинзбург славу «основоположницы экспериментального литературоведения»5: мол, ты сначала попробуй сделать то, что исследуешь: выкинешь в корзину, зато хоть что-то поймешь.
Для начала я построил три списка... Кстати, с чего это вы взяли, что Пушкин не оставил нам никакого плана собственных сочинений! вы сами-то составленную вами книгу читали?
Итак, три списка. Я их не буду комментировать: уж столько-то вы знаете, чтобы их уразуметь. Все на моей совести, и я от нее не отказываюсь. Но взглядом своим на V как на единое целое из двух неоконченных стихотворений — горжусь! Именно после них могут стоять три таких личных, таких программных, таких окончательных стихотворения, как «Из Пиндемонти», «Кладбище» и «Я памятник себе воздвиг...».
И нисколько они не похоронные! Соедините их концовки — никакого окончания жизни тут нет — не робкое предположение жить, как у вас, а явственное продолжение жить.