Рукопись рецензии Чуковского на пьесу Гумилева представляет собою расположенный на большеформатных листах текст в обрамлении скорописных перьевых набросков, изображающих бронированного носорога, первобытного человека (то ли кроманьонца, то ли неандертальца) и продолговатую, несколько асимметричную мужскую голову — попытку портрета Гумилева в повороте «три четверти» (с хорошо уловленным сходством), — одним словом, автора вместе с персонажами его пьесы:
«Видно, что пьеса написана поэтом. Симметрическое построение фраз придаёт ей особый ритм. На перв<ой> стр.:
Тремограста чорный скорпион укусил.
Тр<емограст> скорпиона раздавил. Я видела.
И на той же стр.:
Тремогр<аста> бешеный шакал укусил.
Шакал к реке убежал. Я слышала.
Такой параллелизм образов и фраз проведён через всю пьесу.
— Я поймал вам зайца. — Заяц б<ыл> маленький.
— Я убил вам гиену. — Гиена б<ыла> вонючая.
Во всей пьесе есть напев. Многие её места воспринимаются как рефрены.
Тремограст медведя убил
— Много крыс убил
Трем<ограст> длиннорукий охотник!
— Не сердись Элаи. Тр<емограст> длин<норукий> охотник.
— Элаи приказал! Элаи страшный! Тремограст длиннорукий
охотник.
Через всю пьесу проходят эти [свойственн] введённые символистами — Ибсеном, Метерлинком — лейтмотивы:
Копайте яму!
Копайте яму!
Или повторяемое стариком: Горе! Горе!
Или повторяемое народом:
Аааа!
Аааа!
И вообще во всей пьесе есть ритм. Это меня пленило с самого начала. Она написана не ремесленником, а поэтом. Язык — может быть и не людей каменного века — но в нём есть дикарский [язык] тон — его гипнотический, бедный, однообразный напев передаёт убожество духовного мира, чувствуется, что автору этот язык не чужой — [он мог] это его собственный язык, он [дан ему] органически [свойствен] присущ ему, а не [выдуман] сделан мозаически из кусочков. — Мне только не нравится сократический диалог:
— Яму копаешь зачем?
— Носорог к водопою идёт не здесь<?>
— Здесь.
— Нос<орог> в мою яму не падает<?>
— Падает
— Племя сыто не будет<?>
— Будет
и т. д.
Тут хронологически автор ошибся тысячелетий на сто. Вообще у [них] его дикарей слишком много силлогизмов, [и т. д.] которые надо как н<и>б<удь> прикрыть.
Но многие места очень находчивы: напр<имер>, рога [луны] месяца, к<ото>рый бодает ж<енщи>ну; <2 cл. нрзбр>.
Было бы очень хорошо, если бы автор дал образцы заумного языка. Дикарь и сейчас — не [всякое слово] считает слово простым обозначением вещей. Для него слова имеют часто значение самоцельное. <Во время> когда он взволнован, он выкрикивает заклинания хлыстовские. У автора очень хорошо вышло, когда старуха сказала Энигу уапи. [Это] Хорошо бы несколько таких слов. Может быть припев и песня копающих мужчин: теперь она слишком литературна:
Ах, яма! Яма!
Ах, яма! Яма!
Вообще пьеса литературна насквозь: это-то в ней и хорошо. [Во всяк] Тут по всем правилам есть и [любовь] и герой, и борьба героя с толпой — и даже из Пушкинских Цыган: