Повесть
Рассказывает Валерий Вениаминович В. Я не знаю, верить ему или не верить. Он странный. Иногда и не поймешь, о чем он говорит: волнуется, начинает глотать слова или бормочет что–то бессвязное, как во сне. А то остановится и молчит несколько минут, глядя испуганно на что–то за спиной, за затылком собеседника, и тому опять приходится думать, что Валерий Вениаминович заснул внезапно с открытыми глазами прямо посреди рассказа. Задашь ему вопрос — он: “А? Что? — Начинает вспоминать: — Я хотел... какое–то слово... вылетело из головы”... — и в результате вдруг вспоминает что–то совершенно другое, о чем вроде бы и не собирался говорить...
Рассказ записан на магнитофон. Я передаю его по возможности плавно, без перескоков, стараясь домыслить, интерполировать связи между фрагментами. В тех случаях, когда это затруднительно, я ставлю в скобках свои собственные пояснения.
— Я не покупал в жизни мебель ни разу. И вообще мало покупал. Еду, одежду, книги — вот и все. И то — одежду редко. Не помню, чтобы я когда–нибудь бывал в мебельном магазине... Нет, не бывал... Та мебель, что у меня дома, вся досталась по наследству. В основном от родителей. И от жены покойной... Не понимаю, зачем люди мебель покупают. Ведь она и так имеется, окружает нас. Если нам кажется, что она устарела, выкидываем ее, — это значит, что она не срослась с нами. Скажем, не составляла часть нашей жизни. То есть, собственно, мы ею не владели по–настоящему. Какой же смысл? — мы и новой точно так же не будем владеть, потому что не получили навыка. А если мы постоянно что–то выбрасываем и заменяем, то, значит, мы не имеем и жилища! Это все равно, что жить в гостинице. Пожил в одной гостинице год, допустим, — переехал в другую. Потом в третью... Вот Набоков под конец жизни жил в гостинице. Наверное, ему как–то нравилось, что все — не свое. И то он прожил, кажется, несколько лет на одном месте. Десяток, что ли, лет... Или больше.
Так я зашел в этот магазин и остолбенел — настолько мне все там показалось странным. А меня должна была встретить женщина. Я позвонил ей. Она работала там главным бухгалтером. Ирина Сергеевна. Договорились, что я подойду к семи. Она заканчивала работу. Я должен был ей передать большую сумму денег от ее бывшего мужа и еще кое–что сообщить на словах. Посредническая такая миссия. В общем–то, примирительная... Поэтому она не хотела встречаться на улице или в метро, сказала, что в магазине будет удобней. Мы раньше никогда друг друга не видели. Описал ей, как я выгляжу, она тоже примерно... только просила, чтоб я никого не спрашивал, она сама выйдет. И вот я зашел, оглядываюсь по сторонам...
(А надо видеть Валерия Вениаминовича. Если не знать, что у него двухкомнатная квартира, которая вся представляет собой его кабинет, то можно принять его за бомжа. Одет в какой–то потертый бушлатик со сломанной молнией, штаны неопределенного цвета, с мешками на коленках, грубые башмаки со шнурками, порванными много раз, растрепанными и кое–как связанными... Лет ему шестьдесят или немного больше. Его жена умерла давно. Дети разъехались, двое, оба где–то за границей. Лицо обрамляет жидкая серая бородка и волосы, свалявшиеся большими клоками. Подумаешь, что он спит всегда одетый. Хотя он почти не пьет. Курит только много. Непонятно, кто стирает ему одежду...)
— Оглядываюсь по сторонам. Меня как–то ослепило... Ищу кого–нибудь наподобие Ирины Сергеевны, а ко мне подходит молодой человек. Я потом понял, что он там вроде швейцара. Говорит: “Здесь мебельный салон”. — “Да, я знаю”, — говорю. Он смотрит, помолчал. Потом спрашивает: “Хотите что–нибудь купить?” А мне неудобно называть Ирину Сергеевну, потому что она специально просила, чтобы не было никаких... Я говорю: “Да, возможно. Я хочу посмотреть... Не исключено, что я что–нибудь...” — в таком роде. И он начинает говорить в радиотелефон, который у него в руке, — чтбо — я не разобрал. А потом — мне: “Вы можете подождать тут минуту? Сейчас к вам выйдут и обслужат”. Ну хорошо. Я стою. Что еще делать? Ирина Сергеевна не показывается. Вообще народу нет... И вдруг выходят несколько мужчин, и все прямо ко мне. Один несет телекамеру. Другой протягивает мне руку, и тут уже телекамера начинает снимать. Он говорит: “Мы рады вас приветствовать в нашем салоне. Я — директор, меня зовут... Забыл, как он назвался, потому что я не сразу понял, что происходит. — А ваше как имя–отчество?... Ну вот, Валерий Вениаминович, хочу сообщить вам, что у нас сегодня праздник. Вы — наш тысячный покупатель. И по этому поводу позвольте...” Ну, я мнусь: “Постойте, я еще, может быть, ничего не куплю”. — “Это не важно. Главное, что вы обратились к нам за разрешением каких–то проблем вашей обстановки. Так я понимаю? И конечно, мы сделаем все возможное... Но сначала позвольте вам задать несколько вопросов для телевидения. Скажите, Валерий Вениаминович, вы обставляете новую квартиру? Вы купили квартиру себе или своим детям?” — “Нет, квартира у меня старая. Дети живут отдельно”... — “Так. Значит, вы решили обстановку немного подновить, она вам надоела? Или поменять всю сразу?” Но я плохо вникаю в смысл того, что он говорит, потому что, во–первых, все не вижу той женщины, Ирины Сергеевны, а во–вторых, позади директора стоят еще трое мужчин, которые начинают перешептываться, причем как–то злобно, и у меня чувство, что вот–вот должен начаться скандал или что–то такое. Мне неприятно, и не могу собраться с мыслями.