Так я витийствовал. А в это время снова возник Руслан. Как это произошло, не помню: тут у меня что–то перепуталось. Возможно, был звонок в дверь и я открыл машинально, думая, что это Витя приехал.
...Странное ощущение, когда от тебя зависит судьба людей. Никогда бы не подумал... Наверное, кому–то это нравится: власть... Держишь в руках решение, которое может перевернуть жизнь человека в одну минуту... Судя по описаниям, это распространено, и таких людей много — властолюбивых. Но я не только не мог бы такого героя изобразить, но даже, если б столкнулся в жизни, я не мог бы понять его мотивировок... Вот ведь!.. А может, я и сталкивался, да так ничего и не понял. Мало ли было случаев, которые остались загадками... Вот так живешь... Нет, похоже, что это связано с более глубинными различиями людей: ведь не всякому чувство власти доставляет удовольствие. Мне, например, ничего, кроме ужаса... И не говори мне, что к этому привыкают, входят во вкус. Кто так думает, тот, значит, сам не был в такой ситуации и не понимает специфики этого ощущения. Мне кажется, что привыкнуть к нему нельзя... Хотя, возможно, люди так и делятся: на тех, кто может привыкнуть, и тех, кто не может. Поэтому я и сказал, что разделение должно проходить на большей глубине и касаться более общих характеристик... Вот что понятно: оно должно касаться приспособляемости вообще, способности к адаптации. Один может приспособиться ко всему, другой не может ни к чему. Это крайние точки. Где–то посередине лежит среднее... Но я–то уверен, что среднего не существует: посередине спектра дыра и его края не соединяются... Почему? Не знаю... Может быть, эти типы несовместимы генетически и не дают смешанного потомства?.. Хотя это глупость — отсюда прямой логический путь к ницшеанству, а потом и к расизму: раса властелинов, раса рабов и вся прочая пошлая дребедень... Нет, но постой, я опять повторяю: речь же не только о власти — речь идет о способности адаптироваться. Человек, который легко привыкает властвовать, он так же легко привыкает и повиноваться... Ага! — что–то вырисовывается. А если он хорошо адаптируется, ему не надо изменять окружающих условий. Конформистом он называется: плывет по течению... Кто ж тогда изменяет условия? Творческий импульс — у кого? Получается, что у тех, кто, по Дарвину, должен умереть и не оставить потомства... А ведь творческий–то импульс связан с властью, с властолюбием... Или нет?.. Связан, связан. Тут не поспоришь... И что же? Получается страшное противоречие! Трагическое прямо. Эти люди стремятся к власти, она им необходима, но они никогда не привыкнут и будут мучиться... потому что привыкнуть вообще не могут ни к чему. А конформисты, которым власть не нужна, — по сути, они привыкают и получают от нее удовольствие. И, таким образом, тоже стремятся к ней... Страшное дело! Не вижу никакого выхода... А кто я в этом случае? Непонятно... Вот, например, я сижу дома и ничего не делаю. Что, значит, я приспособился? Нет, абсолютно. Ни к чему я не приспособился... Но и власть никакая мне не нужна. Значит, мне хорошо? Нормально. Я нашел норму для своего самочувствия. Я очень давно ее нашел... А как же тогда моя неприспособленность, в чем она...
(Слышится моя реплика. Похоже, мне надоела эта путаница, которую В. В. развел и в которой его рассказ мог совсем сгинуть. Я сказал ему, что, как известно из логики, всякая формальная классификация, претендующая на универсальность, приводит неизбежно к противоречиям, причем принципиальным, неустранимым. Так что пусть он не расстраивается. Не он первый, не он последний путается в подобных рассуждениях. Это его заметно ободрило. Он сказал: “А! Я так и думал... Только не знал... Это Руслан меня сбил с толку, когда завел разговор о моей неприспособленности”. — “Разве Руслан?” — изумился я.)