— Больше не надо! — крикнул я встревоженно. Я был достаточно пьян и боялся совсем опьянеть.
— Эх ты! Тоже говно?! Несмотря на все свои шуточки, намеки... Ты что, боишься, я тебя буду сватать туда? А потом заложу? Да пошел ты! Я с тобой советуюсь, как МНЕ быть!.. Я боюсь вот чего: могут выдать обратно...
— Ну не-ет! — протянул я. — Эти?!
— Наши могут обвинить в каком-нибудь насилии... воровстве... сфабрикуют дело со свидетелями, фотографиями... и никакого политического убежища я не получу, поскольку предстану уголовником. — Он тяжко вздохнул. — Наши это умеют хорошо. — Налил себе. — А ты, значит, боишься даже пить?
— Ну, налей, — сказал я. — Немного.
— Тоже мне поисковик. Вы же в тайге спирт неделями жарите. — Он выцедил налитое, как чай. И минуту сидел, уставясь в пол. — Уйду. Сегодня уйду. А ты беги. Давай обратно в свой лагерь...
Я поднялся. Он не смотрел на меня, утирал лицо платком. Все-таки это смахивало на провокацию. А может быть, я ошибался. Завтра будет видно.
И утром я увидел: Илья Петрович Лазарев, сумрачный, тихий, вместе с нами со всеми выехал на автобусе в аэропорт “Зонненфельд”, чтобы лететь домой, в СССР.
3
Какое-то время я его нигде не встречал. И успокоился.
Но судьба шьется незаметно — как ковер, из-под низу. Через пару лет, в одной из школ города, над которой наша экспедиция взяла шефство, на уроке прикладной геологии с демонстрацией минералов я снова увидел его. Козел, или как его?.. Илья Петрович Лазарев (впрочем, Илья ли? Петрович ли? Лазарев ли?) сидел вместе с учителями на задней парте, словно никуда не исчезал.
Он изменился, отпустил усики — узкой щеточкой, как у южных людей, и это меня почему-то дополнительно напугало.
После занятий сексот как бы случайно побрел рядом со мной по улице.
Но молчал.
И я, заранее досадуя на себя, сам зачем-то спросил его:
— Куда-то ездили?
— Да, — ответил он. — Да. — И довольно охотно принялся рассказывать, что его, как и некоторых других сотрудников комитета, посылали в Афганистан. Лично он был в горах, в дальнем городе Герате, который принадлежал душманам.
Отвечая на мой неизбежный вопрос, пояснил:
— Я знаю английский. Ну, вы понимаете...
Зачем он передо мной откровенничает?.. — Тяжко пришлось. Даже ранили. — Он кивнул на плечо. И еще я заметил, что теперь, когда он время от времени приподнимает левый краешек усов, у него снизу обнажается золотой зуб. — А сейчас мы оттуда уходим...
— Как уходим?
— Горбачев так решил. — Снова сверкнул зубом. — Хрен с ним. Отдаем страну. И я тоже ухожу... почти в геологию. — Он ухмыльнулся, его узко поставленные темные глазки загадочно блестели. — Шучу. Это такое подразделение — Федеральная служба президентской связи... через космос... можем хоть самого Буша послушать... не говоря... — Уже откровенно улыбаясь, он смотрел в упор на меня.
Что-то он повеселел. И зачем, зачем мне это рассказывает?! У них что, какие-то виды на меня? Я, кажется, не давал повода... Теперь не отлипнет?
— Кстати, — сказал он, — насчет геологии. Ты еще не слышал? Есть новое указание правительства — мне говорили коллеги, которые за это отвечают, — срочно печатать новые географические карты... Наши старые сильно искажали страну?
Это он спросил у меня? Я повел подбородком. Не то слово — искажали... Многие города на картах были переставлены на сантиметр-два-три в сторону от истинного положения, реки, дороги, месторождения — все было не на месте, чтобы враг, если начнет войну, заблудился. Но сегодня-то какой смысл обманывать кого-либо — из космоса СССР сфотографирован, говорят, с точностью до метра! Как, наверное, и США.
— И кстати, уран теперь разрешат называть ураном, как и дураков — дураками! В этом смысле Горбач молодец. — Илья вновь дернул щеточкой усов и сверкнул зубом. — Так что усё!.. Полная хласность! Можем спокойно дружить. — Он остановился и весело, даже как-то лихо подмигнул. И, кажется, ждал от меня также некоего проявления добрых чувств.
Но не лежала у меня душа дружить с ним. Мы молча постояли, и, что-то пробормотав, он пошел прочь. У меня отлегло от сердца. И быстрыми шагами, пока меня не окликнули, я направился к дому.
Но вечером Илья позвонил. Голос его, медленный, мягкий, я тут же узнал.