Недавно ехал я в метро и вдруг увидел прелестную сцену: вошли двое подвыпивших парней и, рухнув на сиденье, заснули полуобнявшись. Но было это не просто так: один спал с высоко поднятой рукой, и в ней, как копье Георгия Победоносца, сияла ручка! У второго, который сполз чуть ниже, был в вытянутой руке… журнал с кроссвордом. Композиция эта не уступала Лаокоону: вот сейчас ребята немного передохнут и продолжат свой интеллектуальный подвиг!
Весь вагон был счастлив, глядя на них.
Да-а-а, давно Ты не радовал меня, был суров — и, видимо, справедливо… И вдруг сразу — такой подарок… Балуешь, Батя!
Вот и длится Его торжество, Никаких не встречая помех, — Потому что Он радует всех. Даже тех, кто не верит в Него.Илья Плохих Экспедиция
Беспечным студентам
второй половины 80-х посвящается…
В общежитье студенты снаряжались за пивом, собирали монеты и посуду всем миром. Не скрывали студенты банок громкого звона, несмотря на запреты «сухого закона». Как по тропам Афгана проходил караван. Не стеснялись декана — перетерпит декан. Подпевая сигналам атаманского свиста, боевым барабаном громыхала канистра. * * * Я дворник. Вот моя лопата. Вот телогрейка, видишь, вата видна в ее глубоких ранах. Есть у меня крупа в карманах, поскольку я зиме плачу пшеном — заботой о синицах. За елки праздничной свечу, за иней на твоих ресницах. * * *Мама!
Петь не могу.
В. В. Маяковский. Мама, у меня драма, мне нужно тебе открыться: мне каждую ночь, мама, девушка одна снится. Кто — непонятно даже: как-то не прояснились черты, но одна и та же, а раньше — разные снились. Приветливей были лица, сны — легкими, во хмелю, а эта, мам, как приснится, так говорит: «Не люблю». Спокойно, мам, так и прямо. Молвит — и тает в ночь. А у меня сразу — яма: сердце вынуто прочь. Ты ворожишь, и травы ты собираешь, мать, дай мне такой отравы, чтоб никогда не спать. * * * Хорошо гулять с собакой в нашем парке поутру, веской палкой, сучковатой, с ней поддерживать игру, далеко в кусты бросая и на длинные скачки снисходительно взирая сквозь солидные очки. * * * Когда спаниели выходят за двери, не знаю я, птицы они или звери: если они разбегаются, уши у них развеваются и (наблюдаю сквозь пыль я) двигаются, как крылья. * * * Мы теряли ключи, мы теряли зонты, мы считали ворон городской суеты, но при этом совсем не считали потерь и не знаем вообще-то, что делать теперь. Потерялась любовь, где-то бродит одна, позабывшая наши с тобой имена, в мешанине вечерних огней и машин. Отчего мы за нею скорей не спешим? Потерялась любовь, где-то бродит одна, заходя в совершенно чужие дома, узнавая себя в стылых стеклах витрин. Отчего мы на месте так долго стоим? Потерялась любовь, где-то бродит одна. Вот опять показалось, что это она в уходящем метро промелькнула на миг, но наш город для этого слишком велик. Песня По Волге в дни весенние эскадрой на юга уходят льды последние, последняя шуга, а в дымке различается, что взмахами руки к нам кто-то обращается с той стороны реки. Заброшены слободкою обычные дела, и каждый занят лодкою: кипит в ведре смола, и в дымке различается, что взмахами руки к нам кто-то обращается с той стороны реки. И в мыслях ясно грезится от пристани стезя, ведь очень нужно встретиться, не встретиться — нельзя, ведь в дымке различается, что взмахами руки к нам кто-то обращается с той стороны реки. Костры1
Славный танец! Странный танец. Я еще не африканец, но уже не европеец — у костра ночного, греясь, наша кружится орда. Пламя жарящее близко, не считая долей риска, в черноту за искрой искра улетают, в никуда. Кем мы были? Где мы жили? Отчего мы позабыли даже то, что так любили? Неужели — навсегда?!