— Вы же видите, видите, какие они гадкие и злые! Давайте уедем от них!
Агеев бросается к жене, хватает ее за плечи:
— Успокойся, дорогая, прошу тебя!
Но тут закипает и Елена:
— Разошлась! Если бы у тебя три года мужика не было, ты бы небось не так заговорила…
— Пошла вон, потаскуха! — вопит разъяренная Ирина.
— Вы же видите, видите! — кричит в слезах Юлия.
— Успокойся, прошу тебя! — взывает к Ирине Агеев.
— Три года! — показывает на пальцах Елена. — Три! Тебе хорошо говорить… А если бы…
— Вы же видите, видите! — в истерике бьется Юлия.
В дверь кухни заглядывает муж Елены.
— Что ж, будущий зятек, — говорит он Агееву. — Для более тесного, так сказать, знакомства капель бы по пятьдесят, а? Я сбегаю…
Агеев и Ирина в ужасе смотрят друг на друга. Одновременно заходятся в крике:
— А-а-а!
На фоне их вопля по-прежнему звучат реплики:
— Три года!
— Вы же видите, видите!
— Серьезно, я сбегаю!..
По Москве идет одинокая женщина. Бесконечен женский поход по магазинам. Москва меняется. Магазинов все больше. Жизнь меняется. В радость ли это женщине? Много соблазнов, много суетных и путаных мыслей. Вспоминается: раньше всматривались в людей. Теперь — в витрины и машины. Не замечая в них даже собственного отражения.
Владимир Салимон
Между делом
Салимон Владимир Иванович родился в Москве в 1952 году. Автор десяти поэтических книг. Лауреат премии Europeo di Poesia «Antonietta Drago» за 1995 год. Постоянный автор «Нового мира». Живет в Москве.
* * *
Смиренный Агнец отворил печать.
Но понемногу перемены
мы перестали замечать.
Речушек вздувшиеся вены.
Налитый кровью — до краев,
как Бабий Яр, глубокий ров.
* * *
Посреди малоснежной зимы —
как Кудыкины горы,
набок съехавшие холмы.
Покосившиеся опоры
еле держат небосвод.
Он однажды нас всех убьет.
А пока, запрягая в сани
необъезженного стригунка,
долго шарит старик в кармане —
верно, в поисках огонька.
Ясно вижу я Ленина в кепке,
весь от ужаса похолодев,
вместо надписи на этикетке:
«ГОМЕЛЬДРЕВ».
* * *
Внезапно ветер поднялся.
И перед нами тотчас вся
открылась панорама.
Река могучая упрямо
сжимает кольца, как змея.
Лаокоон и сыновья
в ее объятьях насмерть бьются.
Шумит камыш. Деревья гнутся.
* * *
Картинка удалась на славу.
Жаль в рамку, как в оправу,
я вставить не могу —
ни в поле куст, ни дом в снегу.
Еловых шишек ароматом
насквозь пронизан зимний лес,
но злые птицы благим матом
кричат, чтоб в дебри я не лез.
* * *
В чем каждый может убедиться,
кто на крючок поймал леща?
Глубокой осенью водица
в реке уж больно горяча.
Река как баня водяная.
В ней рыболовы поутру,
иного способа не зная,
готовят рыбу на пару.
* * *
Диковинная красота.
Река со сводами моста
сосуществует неразрывно.
Чему противиться наивно
и утверждать, что никакой
не связан тайной мост с рекой.
Невольно разведешь руками.
Недоуменье велико —
как многотонный мост над нами
парит в тумане так легко?
* * *
Издалека неузнаваем —
дом барский оглашая лаем,
собачья свора по углам
в нем жмется с горем пополам.
Так тарахтит, что спасу нет,
с коляскою мотоциклет,
скача вприпрыжку, как двуколка,
по главной улице поселка.
* * *
Все держится на волоске.
На честном слове.
Но вскоре от потери крови
жизнь замирает в городке.
Смертельной оказалась рана.
Когда б я взял ее в расчет,
у покосившихся ворот
заметил заросли бурьяна.
Кругом разросся борщевик.
К нему за лето я привык.
С недавних пор, как сад дичает,
вокруг никто не замечает.
* * *
Хруст колючих сучьев слышен.
Первый снег на землю лег.
Остается неподвижен
до последнего стрелок.
У охотника на мушке,
чуть покачиваясь, лось
ходит-бродит по опушке,
ставит ноги вкривь и вкось.