В новой книге Ермакова все названо своими именами. Оказывается, в частях «ограниченного контингента» национальная солидарность значила не меньше вненациональной дедовщины: «Банно-прачечный комбинат и магазин — условно говоря, чеченские. Хлебопекарня — узбекская. Клуб и продуктовые склады — грузинские. Ну а плац, каменоломня — русские». Молодой офицер принимает «боевое крещение» не в рейде против моджахедов, а разнимая драку между чеченцами и узбеками, в которой дело дошло уже и до стрельбы. Часовой-узбек, увидев, что «его собратьев сминают», дал очередь — «национальное самосознание было у него выше элементарного чувства справедливости, выше римского закона» («Боливар»).
И здесь можно было закончить рассказ об «Арифметике войны», если бы не завершающая ее повесть — «Шер-Дарваз, дом часовщика», единственная неудача книги.
В старом варианте повести, напечатанном «Невой», была еще эффектная кольцевая композиция. В начале повести читатель видел горное озеро, крепость с гарнизоном из афганских «зеленых» (правительственных войск) и советских офицеров, устроивших рыбную ловлю, глазами молодого солдата, которого оставили часовым — охранять отдых начальства, а он взял и раскрыл дневник, начал читать и записывать. Эту же картину читатель видит и в конце, но уже глазами Джанада, молодого моджахеда, который пришел подстрелить кого-нибудь из кафиров.
Но в новом варианте, который и вошел в книгу, Ермаков убрал начало повести, оставив прежний финал: Джанад смотрит на читающего часового, часовой перелистывает страницу, и на этом обрывается вся «Арифметика войны». Красивый открытый финал со скрытым смыслом, который так любит прилежный читатель Руми. Эпиграф к повести тоже из Руми: «…я — это ты…»
Мне трудно представить, как оценил бы повесть Ермакова образованный пуштун или нуристанец, но русскому читателю там все представляется убедительным и достоверным, недаром Олег Ермаков читал Коран, недаром изучал историю, природу, этнографию Афганистана. Сама история Джанада, молодого афганца, который взял в руки фамильную винтовку и пошел воевать против шурави, вроде бы достоверна. Но именно в желании сделать повествование достоверным и кроется ошибка, наверное, единственная в этой удивительной книге. Почему Джанад идет воевать? Потому что неверные стерли с лица земли его родной кишлак, где погибли и мать, и дядя, и друг. Достоверно? Конечно достоверно, но зачем Ермакову понадобилась эта история? Разве само присутствие неверных на земле ислама уже не достаточная причина для войны? Вот здесь и становится ясно, что Ермаков, даже изучив досконально историю и литературу мусульманского Востока, все-таки остался современным русским человеком. А современному человеку, русскому или европейцу, трудно представить, что такое священная война. В его понятии такая война по меньшей мере несправедлива.
Современное атомизированное общество вносит в представления о справедливости войны еще одну поправку: воевать надо, если враги погубили близких тебе людей, то есть причинили вред именно тебе. В разгар чеченских войн журналисты очень просто оправдывали боевиков, уходивших в горы — воевать против «федералов»: мирные чеченцы шли мстить за убитых родственников и соседей. Враги сожгли родную саклю… Допустим, но ведь кто-то же первым поднялся на бой в Чечне и Афганистане? Поднялся еще до всяких карательных экспедиций. Я вспоминаю один репортаж, сделанный в самом начале Первой чеченской войны. Молодые, веселые и вполне трезвые, не обкуренные, чеченцы едут на передовую. Один из них отвечает на вопрос корреспондента: не страшно ли? «Ничего, меня убьют — мой брат будет воевать. Нас много!» И все, никакой мести еще быть не может, да в ней и необходимости нет. А справедливость войны даже не ставится под вопрос. Не так ли было и в Афганистане? Разве джихад, с точки зрения правоверного мусульманина, по определению несправедлив? А раз так, то для чего понадобились леденящие душу истории о родном кишлаке, разрушенном русскими? Ермаков и здесь невольно подтвердил справедливость истины, которую не может не почувствовать всякий внимательный читатель «Сада» и «Афганской флейты»: в чужой мир трудно проникнуть, но и проникший все равно не станет своим. Чужая флейта не дается в руки, а чужой сад остается где-то «по ту сторону мрака».