— Кстати, что вы думаете о нашей грядущей деноминации? — спрашивает он.
— Ну это пока еще только проекты... Или у вас уже тоже есть образцы?
Старик Тронский любит, когда ему льстят, все это любят. А мне кое-что от него нужно.
— Вы мне льстите, я не всемогущ. — Редко кому удается увидеть его улыбку. — Но деноминация неизбежна, и мы должны быть готовы.
— Безусловно.
Предупреждение Тронского — это уже не смутные слухи, шелестящие сухими листьями по аллеям парка. Старик знает, о чем говорит: в мире бонистики он знает абсолютно все. Собственно, именно поэтому я и пришел к нему. И, откровенно говоря, сейчас я не слишком расположен и готов обсуждать судьбы мироздания.
— Вацлав Казимирович, — перехожу наконец к делу. — Я пришел просить вашей экспертной оценки.
— Вы? — Своим подчеркнутым удивлением он возвращает, как мяч в игре, мою недавнюю лесть.
— Боюсь, это вопрос из области, в которой сам я малокомпетентен... Сколько может стоить сейчас вот эта бона? В удовлетворительном состоянии, — на всякий случай уточняю я.
Даже эту скверную фотографию дилетантского рисунка удалось раздобыть с величайшим трудом, через посредничество знакомого букиниста. (Тоже, замечу в скобках, каста, претендовавшая когда-то на тайное хранительство мира, но их время уходит под натиском компьютеров и уважительно именуемого с большой буквы Интернета: наступление только началось, но я уже вижу, к чему оно приведет в итоге.) Более точного и достоверного изображения просто нет; но нам, понимающим, достаточно.
Тронский молчит.
Но я готов с честью выдержать любую паузу.
— Она нисколько не будет стоить, — медленно чеканит старик. — Если вам кто-то предлагает, это стопроцентно фальшивка. После пожара в семьдесят четвертом таких бон нет на рынке.
— А в частных коллекциях?
Губы Тронского снова трогает улыбка. На этот раз такая, что даже я сам предпочел бы ее не видеть.
— В моей коллекции их нет.
Дальнейшие расспросы не имеют смысла. Если бы те боны где-то проявились, каким-либо образом вышли в оборот — старик бы знал. Впрочем, я так и думал. Но если оставалась ничтожная доля процента вероятности, что им удалось проскользнуть мимо меня, теперь ошибки и неточности быть не может. Нет сомнения, они до сих пор там, в персональной ячейке сейфа швейцарского банка, одного из немногих надежных мест в этом мире.
Или в руках у моего знаменитого на всю страну дальнего родственника, раздолбая и бабника Димы Протопопова.
Одно из двух.
Еще десять минут маловажных, ритуального толка разговоров, и я поднимаюсь. Благодарности, традиционное восхищение коллекцией, сожаление о редкости наших встреч, необязательные договоренности, прощание.
Я уже на лестничной площадке, хозяин закрывает за мной дверь, и тогда из-за стремительно сужающейся щели доносится ворчливое:
— Не понимаю. Чтобы я, Вацлав Тронский, охотился за сокровищами Менделя Кацнельсона?!
Запредельная концентрация сарказма в старческом голосе.
Спешу уйти.
— Пацаны, не мешайте, — попросил Дима Протопопов, и в голосе независимо от него проскользнула умоляющая нотка, за которую он себя тут же возненавидел. — Я же сказал: завтра. Я пойду, я работаю...
— Мы тоже работаем, — заверил браток.
Не верить ему не было оснований. Разговаривать с ним было бессмысленно. А главную глупость Дима уже бесповоротно совершил — когда согласился отойти.
Пэтээска с видеоинженерами, операторы с камерами, менеджмент с пейджерами, ассистентка, гримерша и верный Шамиль с машиной остались на площади, за углом, и Протопопов стремился туда всей душой, словно выпавший за борт к этому самому борту. Отойти он согласился, чтобы все эти прекрасные, замечательнейшие люди, пока еще работавшие на его проекте, не услышали разговора, о содержании которого Дима примерно догадался заранее. Но не предвидел, так сказать, градуса. И серьезности намерений.
От главного, громадного и жирного братка, бычары в черной коже, несло так, будто эту кожу покрасили, забыв обработать. А Дима был близок к обмороку и без того.
— Короче. Ты конкретно попал на бабки, — сообщил браток, дыхнув ему прямо в очки. — Папа ставит тебя на счетчик.
— Двести процентов в день, — уточнил браток помельче, шакалистый и наглый.
— Хоть триста, — огрызнулся Дима, — я тут при чем? Наезжайте на Климовича. Это он вам должен, <…>, и у вас есть все контакты! Или на Климовича вашему Папе слабо наехать? Я журналист, откуда деньги у меня лично?!
— Твои проблемы, — бросил жирный бычара философски.