— Жив?
— А чего не рвется?
— Кусок рельсы... видно, кончились бомбы.
Сменился. Подъезжает машина-рация комроты:
— Ты что застрял?! Трах-тарарах! Не видишь, танки! Догоняй! На развилке у Семи Колодезей или в поселке Ленино!
— Так я же дежурю у рации! Почему не сообщаете?
Мотор, выталкиваем машину, все впрыгивают. Подбегает напарник Николая Сорокина.
— Где Коля? — спрашиваю.
— Убит.
Нет! Через полвека прочитал у Е. А. Бродского: “Н. Сорокин, 1921 года, расстрелян гестапо в лагере Бухенвальд”.
Удираем. По подвесной лесенке лезет Колин напарник. Неловок. Я — последний — вталкиваю его головой. В вечереющем свете видны трассы пуль танкового пулемета. Вдруг напарник запричитал: в зад получил пулю, это в сантиметре выше моей головы. И тут хлынул дождь. И я хорошо понимаю — это же задержит немца! И Манштейн напишет — дождь задержал.
Пять дней и ночей мы мотались вдоль и поперек фронта в поисках своего командования, регулярно слушали вызовы и в назначенный час сами вызывали “верх”. Глухо. Кутерьма, неразбериха. В Ленино — бывшем штабе фронта — домики пусты, окна-двери болтаются, летают листки бумаги... Нигде ни одного офицера, никаких постов, регулировщиков, ни звука по рации! Где они все, такие строгие и красивые в портупеях? Что делать нам — мы готовы!..
13 мая 1942-го. Село Марфовка. На рассвете попали под бомбежку. Два осколка долетели до меня, но кто-то охранял, видно: один в каблук сапога, другой звякнул каской. Выскочили газиком на горку за деревней, осмотрелись — хорошая позиция! Хватит мотаться, решаем. Машину — за бугор, сами окапываемся. Слева-справа тоже подтягиваются отступающие — так, сами, без команды.
Вдруг выше нас, на гребне бугра, выдвигается осторожно задним ходом полуторка. Человек двенадцать автоматчиков и офицер. Картинный такой, чистенький, бритый, розовый, портупеи и козырек блестят.
— Товарищи! — кричит зычно. — Командование фронта приказывает здесь оборону не занимать, а отходить к Керчи! Там организуется мощный рубеж обороны! Нельзя распылять силы! Двигайтесь к Керчи!
Грузовик сник за бугром. Решили — команды надо исполнять, начальству виднее.
Едем-едем — пусто! Нет ни рубежа, ни техники, ни солдат. Как же так? Что-то не то. И офицер был какой-то маскарадный. Наш-то батальонный приезжал грязный, вшей жарил на костре. А автоматчики странные — все в новеньком, одинаково толстенькие, ни слова между собой, не курили, каски не поцарапаны... Ах вы сволочи! То ж немцы были!
Вот уж и Керчь. На окраине развернута рация РСБ — штабная. Машина, антенна, часовой. Бегу. За столиком офицер что-то пишет.
—Товарищ капитан! — обращаюсь по форме. — Рация 5АК с командой готова выполнить задание!
— Ага, кстати, — не удивился он. — Прямо от нас южнее отходит четырехсотая дивизия. Связь с ней потеряна. Двигай, старший сержант, доложи командованию, связывайся со мной.
Он заполнил данные связи. Предложил мне взять радиста в пополнение моего штата.
Мчимся по грунтовке в южном направлении. Невдалеке возле деревушки — столпотворение. Высокий генерал в парадной форме стоит, расставив руки, в правой — пистолет. Видно, пытается задержать напирающую толпу солдат, рвущихся на восток — к переправе. Он кричит, стреляет. Кто-то ему помогает.
Нам недосуг, сворачиваем влево и дальше, спешим по заданию. Лихо взлетаем на холм. Та-та-та! — автоматная очередь, щепки нашей будки летят на нас. Машина — резко кругом и вниз с холма, в мертвую для автоматчика зону.
— Ты ранен. — Вася пробирается ко мне.
Я ничего не чувствую, только хлястик шинели болтается на одной пуговице. Беспокоит стон и оседание дежурящего радиста. Еще несколько всхлипов — умер. Наушники берет Михаил Раков.
— Что там было? — спрашиваю.
— Шесть танков с автоматчиками.
Машина мчится к Керчи по полю. Далеко впереди — белый халат. Подруливаем.
— Нас на переправу!
Женщина в белом халате. В петлице — шпала. В ногах в траве громадный майор — сама тащила?
— Сначала на пункт связи, — отвечаю.
Но нет уже пункта связи. Вызываем по заданной волне — молчание. Кончилась краткая организованность.