И погиб поэтому. В бане после шахты всегда спешили, отстающих штыком покалывал огромный рыжий детина — конвойный и весело гоготал от своих забав. Василь игнорировал этого идиота. Подчеркнуто неспешно мылся и одевался.
И когда 17.03.45 посыпались бомбы, он сохранил манеру. Он шел медленно сзади шарахнувшихся к выходу. Обрушившиеся стены и потолок не знали магии.
В последнем перед Германией пересыльно-сортировочном лагере в Шепетовке нас, “интеллигенцию”, отсеяли и пропустили через идеологическое сито. Поодиночке. Наблюдаем: очередной спускается в бункер и через несколько минут выходит с другого его конца. Почти все идут направо, единицы налево. Идут своим ходом.
— Пойдем вдвоем. Я покрепче, впереди: может, бьют.
В бункере четверо. Все в штатском. Крепкий мужик только один — бить не будут. Два хлюпика, четвертый совсем юн.
— Кто такие? — ведет концерт крепкий.
— Студенты, — говорит Вася, я сзади молчу, смотрю.
— Какой институт?
— Кораблестроительный.
— Что это? — выступает хлюпик, показывая закорючки на бумажке.
— Тройной интеграл.
— Взять сможешь?
— Нет пределов.
— А тот, что за тобой, тоже?
— Его не трогайте, он отличник.
— Мы хотим сохранить цвет нации, предлагаем идти к нам. — Опять крепкий.
— А кто вы?
— Ну, мы будем прокладывать дороги, восстанавливать разрушенное...
— С немцами?
— Мы восстановим Россию! И Германия нам поможет создать свободную от большевиков страну.
— А совесть?
— Мой папа был честным инженером, а его арестовали, — как-то жалко вступил юнец.
— Что ж ты, сволочь, порочишь имя честного отца! — Тут уж сработал мой темперамент.
— С изменниками мы не сотрудничаем, — веско закруглил Вася.
— Сопляки! Вас бы похвалили ваши воспитатели, но никто никогда не узнает этого. Вас сгноят за три месяца в шахте. Идите прочь! Направо!
Тут мы впервые узнали, куда едем.
Следующая сцена опять из серии “самохвальных”. Спали в последний раз на родной земле. Утром загнали в огромный загон, огороженный трехметровой колючкой. Построили к одной стороне. Наверное, тысяча человек. Зашли немцы. Поперек загона сели на табуретки двенадцать из них, в комбинезонах с закатанными рукавами и штанинами поверх сапог. Головы в плотных косынках. Группа офицеров петухами в сторонке. Переводчик кричит:
— Всем раздеться догола, вещи взять в руки и по очереди подходить к сидящим. Если будут обнаружены железные предметы — ножи, стамески — расстрел! Быстро!
Немцы принимают радикальные меры. Ведь что ни эшелон — массовые побеги.
— Спешить не будем. Часам к двенадцати солнышко пригреет, солдатики в своих одежках очумеют. Проносить надо. Ты, Вася, походи по “тылам” — кто-то бросит. Проносить буду я.
Приносит пластину: заточена, шириной сантиметра полтора, толщиной 3 мм, длина 20 см — что надо! Готовились братья славяне!
Засовываю пластину под кожаную накладку заднего шва кирзовых сапог. Да так, чтобы никто не видел.
— Вася, нужен свежий подворотничок.
— Ты что задумал?
— Все будет как надо, не волнуйся.
Вася отрывает полоску бинта. Пришиваю. Ждем. Очередь продвигается медленно — ощупывается каждая тряпка. А тряпки грязные, вшивые. Соловеют солдатики, млеют.
Пора, пошли. Василь следом.
— Пассен зи ауф! Да штэкт айн надель, ум ди фингер нихт цу ферлетцен.
Мутные глаза проверяющего проясняются, брови вздрагивают.
— Лёз! (Давай, проходи!) — подталкивает меня мимо себя как-то даже почтительно, ничего не пощупав.
Василь в восторге:
— Ну ты даешь! Что ты ему сказал?
— Поберегитесь, там торчит иголка, не повредите пальцы.
— Сработало!
Да, сработало, но не помогло. Как только эшелон тронулся, Василь стал долбить канавку по периметру будущего люка. На полсантиметра уже прошел, как вдруг подходят несколько обитателей вагона. Оказалось — все среднеазиаты, колонну которых подвели из другого отсека.
— Прекратите или мы вас зарежем! — показывают ножи. Их-то не обыскивали.