— Так и вы убежите с нами!
— Куда? С нашими лицами мы не скроемся. Да нам и не надо, у нас в Берлине землячество.
Знают откуда-то.
Василь взорвался:
— Сволочи! Предатели!
— Погоди, — говорю. — Ну вы же советские, комсомольцы!
— Немцы расстреляют всех, кто остался в вагоне.
Да, то была жестокая правда.
— Если будет проверка, мы скажем, что резали вы.
— Я сам скажу, шкуры вы, изменники! — бушевал Вася. Засыпали шов пылью.
Состав медленно вползает в ворота концлагеря в Польше. Смотревшие в затянутое колючкой окно, как-то вдруг помрачнев, оседали.
Повидавшие уже, кажется, все и привыкшие ко всему, мы захлебнулись. Не обоз телег, заваленных в беспорядке голыми высохшими телами, двигавшийся нам навстречу вдоль состава, потряс — это, так сказать, обычная картина. Мы вдруг почувствовали себя участниками Страшного Суда. Тысячи — сколько видит глаз — скелетов, покрытых тряпьем, валяются в разных позах на земле у бараков и смотрят. Скелеты смотрят и молчат. Ни стонов, ни жалоб, ни общения. Духовная смерть уже была, наступает телесная, персонально каждого.
Быстро раздали баланду. Повезли дальше. Уготовано что-то другое. А это осталось на память еще одной фотографией фашизма. Позора, трагедии, несчастья немецкого плена.
Так мы оказались в Германии.
От места выгрузки колонна идет по какой-то загородной свалке. На буграх — пацаны, швыряют в нас камни. “Правильно делают”. Кричу конвою, что это запрещено международным правом. Солдаты прогнали пацанов.
Гемер — название города и лагеря в нем.
Здесь нас не кормили особенно долго. Видно, это был искусственный отбор. Карантин очередной. Выявлялись слабые, чтобы не впускать их дальше в рейх.
Дня через два вывели на травянистую полянку. Велели перекатить большие камни с одного конца площадки на другой. Когда, тужась, закончили, последовала команда катить обратно. Ребята стали возмущаться: труд должен иметь смысл, цель. Вокруг поляны — крутое возвышение, там стоят автоматчики. Появляется щеголеватый офицерик, впрочем, все они щеголеватые, а этот еще и пухленький, розовенький, так и светится высшей расой. Кричит сверху:
— Мы вас научим работать, русские свиньи!
Видно, это эстрадное выступление рассчитано на своих солдат, эти там внизу все равно ничего не поймут. Загораюсь злобой, полез вверх к этому тыловому вояке:
— Я тебе дам, русские свиньи!
Вася — сразу за мной: — Что задумал, не надо!
— Работа — это труд, имеющий смысл, а это — издевательство! — кричу. — Мы два дня не ели! А работать мы умеем: кто построил Днепрогэс, Магнитку, Харьковский тракторный!
Лейтенант не ожидал отпора. Но терять лицо перед солдатами нельзя, тем более что их привлек этот диалог. Он еще покричал и быстро ушел, нас вернули в казарму.
Через две недели — вагон, “дальше в лес”. В затянутое колючкой окно видны зеленые холмы, лески. Вот десятка три совершенно одинаковых домика с двориками и сарайчиками, из которых хозяева выкатили свои драгоценные кто мотоцикл, кто лодку, кто трехколесный “фольксваген”. Мужики моют, протирают, подкрашивают.
Утром эшелон загнали в тупик. Открылись ворота.
— Лёз шнелль, дафай бистро!
Лес! Солнце! Перрон чистенький, вдали старик с метлой в фартуке. Жизнь! Тишина, при-ро-да!
Построились, пошли лесной дорогой. Вот стоит бетонное распятие. А вот молочные бидоны у дороги, вдали добротный дом... Как славно пахнет хвоя...
Круто сворачиваем вправо, и... конец миражам. Высокие железные ворота с роковым принуждающим, безысходным, библейским “Jedem das Seine” — “Каждому свое”. Порядок! За воротами — огромный, до горизонта — город бараков, строго одинаковых, строго в линию, каждый огражден колючкой. Очередное ожидание судьбы, тоска и голод. “Живой останусь — придумаю аппарат перегонки земли во что-нибудь съестное”.
А вот под песню “Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин и первый маршал в бой нас поведет” — марширует колонна. Что за кощунство? Из соседнего барака объясняют: это штрафники-коммунисты. Их заставляют, на посрамление.
Это был, как я узнал позже из литературы, шталаг 326 (VI K) Зенне. Ученые ФРГ Otto R. Weischner и U. Herbert сообщают, что этот шталаг с 1942 г. выполнял функции пересыльного лагеря для рурской горной промышленности. В начале 1944 г. в горной промышленности трудились 184 764 советских военнопленных, и в первой половине 1944 г. из них умерло 32 236.