Блестит под солнцем старая река
Осколками дешевого стекла —
Забыла, как небесная рука
По плоскости лесов ее вела.
Излучины свивались в письмена,
В созвучия подобранных слогов,
Но обмелела к старости она,
Куда ей до песчаных берегов…
Все позади — и звон апрельских льдин,
И лодок беспокойные пути.
Исход оставлен ей всего один —
Под жадным солнцем к вечности ползти
И затекать в полотна чудаков
На пыльном и бескрайнем чердаке.
Ну что еще сказать — удел таков.
Была река, а стала — «о реке».
Варнавинская элегия
Провинция, куры, сухая жара —
Ну точно в натопленной бане.
Зеленые мухи кружатся с утра,
И хочется скрипнуть зубами.
Здесь хлеб привозной — два с полтиной батон,
Дешевле чуток, чем в столице.
Но вот голоса — слишком горек их тон
И слишком усталые лица.
Зато не позволит пропасть огород,
Прокормит надежный суглинок,
Природа подкинет порой от щедрот
Орехов, грибов и малины.
И кажется — в небо впадает река,
Пока ты стоишь на обрыве.
Сквозь пальцы пространства текут и века,
И ползают змеи в крапиве.
А кто потерялся в горячей пыли —
Тоску свою лечит петлею.
Но толку? Душа-то все так же болит,
Пускай и гниешь под землею.
А те, кто не вытянул злого туза,
Бутылкой бессмыслицу лечат.
Эффект нулевой, и слезятся глаза,
И льются соленые речи.
О Господи, что с ними станет потом?
Хоть чем-нибудь, да помоги им!
И в сером домишке с надвратным крестом
Неспешно текут литургии.
Соборы здесь были и монастыри.
Да что там, известное дело:
Когда-то решили: «Огнем все гори!»
И нынче как раз догорело.
Цветет иван-чай на углях пустырей,
Хохочет воздушная нежить…
Эх, звоном бы! Только вот нет звонарей,
И колокол некуда вешать.
* * *
Слова несказанные тают,
И время утекает зря.
Душа распахнута пустая
В холодный сумрак октября.
Дожди давно ее обмыли,
Ветра в ней мусор подмели,
И без толку считать на мили
Дорогу в каменной пыли,
Когда идет она без хлеба,
Иглою палец проколов,
В то исчезающее небо,
Что дальше снов и выше слов.
* * *
Не было звездного неба,
Не было яблок тугих.
Все это в спешке, нелепо
Я засандаливал в стих,
Слушая писк комариный
Где-то в районе окна,
Что обещал до зари нам
Тихий кошмар вместо сна.
Звезды и яблоки — это
Просто обломки любви,
Отзвуки мертвого лета:
Хочешь — на память сорви,
Я для того их и бросил
В стих безнадежно-сырой.
…Скрежет несмазанных весел
Радует больше порой,
Чем увертюра Шопена.
С пивом рифмуется жизнь.
Жаль, что отстоя пены
Мы с тобой не дождались.
* * *
Снова приходит Рождественский пост,
круг годовой замыкая.
Сам по себе он обычен и прост
(фраза возможна такая).
Мяса нельзя, молока да вина, —
скучный реестр неофита,
и забываешь о том, что вина
к сердцу гвоздями прибита.
Но для измазанной, мокрой души —
вафельный снег полотенец.
Вспомни, как в ночь в Вифлеемской глуши
Божий родился младенец,
под удивленные возгласы звезд
небо совлекший на землю.
Это и будет Рождественский пост,
этому чуду и внемлю.
* * *
Это несложно — представить себе
Ночью родившийся снег.
Ветер, к примеру, хохочет в трубе,
Жуть настигает во сне —
Значит, проснешься и кинешь в окно
Быстрый растерянный взгляд,
Но из предзимья к тебе все равно
Белые хлопья слетят.
Некуда скрыться от яростных мух,
Лезущих в бой на стекло.
…Ты все равно не поймешь, почему
Все же тебе повезло.
Ты еще можешь губами ловить
Семечки льдинок лихих,
Ты еще можешь осколки любви
Сыпать в нечаянный стих,
И наплевать, что, рождая метель,
Ты сочиняешь себе
В скрипе дверных проржавевших петель
Музыку к стылой судьбе.
Ты сочиняешь, как падает снег —
Молча, безжалостно, зло,
Выхода нет ни во сне, ни в вине…
О, как тебе повезло!
И не отводишь ты глаз от стекла,
И представляешь: за ним
Ветра ночного слепая метла
Снег разгоняет, как дым.
Так и в себя бы войти, подмести,
Выгнать фонариком тьму,
А ты все шепчешь: «Не стой на пути!»,
И непонятно, кому.