Нет, так он и мать под руку вел, и выпил со всеми. И когда уже разговор посторонний пошел, и среди не близко знавших соседей уже смех стал появляться, после выпитого, он встал и ушел в свою квартиру.
Я потом думал, может, не родной он сын. Или отчим, или приемный. Но теперь понимаю — просто он такой человек был, безразличный ко всему, даже к смерти своих собственных родителей, такого вот нового типа человек. А сейчас таких много стало...
Я тоже был лет на шесть моложе своего попутчика. После службы я купил квартиру и зажил почти так же, как жил парень, названный маргиналом. После войны я совершенно стал спокойно относиться к смерти, даже близких людей, и когда старался изобразить на лице гримасу утраты, сам себя за это ненавидел.
Голоса кораблей
Губайловский Владимир Алексеевич — поэт, критик, эссеист. Родился в 1960 году. Выпускник мехмата МГУ. Живет в Москве.
* *
*
Я думаю о постороннем,
о внешнем здешней суете.
Как мы живем, как мы хороним
родных и близких и т. д.
И что-то важное, другое,
невольно трогает меня —
сопротивление покоя
среди растерянного дня.
Шуршащее неутомимо
подошвами по тишине
который раз проходит мимо,
и все, что остается мне, —
смерть автора и смерть героя
исследовать за слоем слой,
сопротивление покоя
питая собственной судьбой.
Голоса кораблей
Сергею Молчанову.
“В наших жилах вода мертвого моря”.
Соль проступает утрами, как хруст сустава.
Это скрипит нить, которую тянет мойра
от первого ледохода до первого ледостава.
Мертвое море пульсирует в наших жилах,
колеблет скудельный сосуд, до срока вместивший душу.
Мы держимся на плаву, пока это в наших силах
или пока сосуд не выбросило на сушу.
И однажды ночью вдруг возникает голос
корабля, человека, прозрачный, как звон эфира.
И раскрывается лотос, или, точнее, Логос
переходит пространство вброд от Сидона до Тира.
Лермонтовские юбилеи
В октябре шестьдесят четвертого года
Ахматова спросила Наймана:
“Вы не замечали,
что на лермонтовские годовщины
обязательно происходят катастрофы:
1914 — столетье рожденья,
1941 — столетье смерти.
И вот шестьдесят четвертый —
сто пятьдесят от рожденья.
Юбилей — поскромнее,
и беда ему вровень —
убрали Хрущева”.
Ни Ахматова,
ни Найман, ее слова записавший,
знать не могли, что ближайший,
по определенью Ахматовой, “скромный”
юбилей придется на 1991
год, в который страна треснет
и распадется на черепки
с режущими краями.
Я не верю гаданью по числам.
Может быть, это — только совпаденье.
Но мне зябко подумать, что будет
в 2014 году.
200 лет — юбилей серьезный.
Цирк
Н. Ж.
Смуглые щеки твои темнеют, горят,
тебе неловко со мной и нельзя уйти.
Охает цирк. Гомонит двенадцатый ряд,
мы должны смотреть на слона, мы дети почти.
В том-то и дело — “почти”.
Это, может быть, до сих пор
так и было, но то, что происходит сейчас
(кони летят по кругу во весь опор),
резко и неотвратимо меняет нас.
Губы деревенеют, произнести
имя твое нельзя — это имя Бога.
Я утаю его в сердце своем. Прости.
Это все, что досталось мне,
но и этого слишком много.
* *
*
Когда мы были молодыми,