Вот и снежку намело. Поутру выхожу,
Скрипнув засовом, на снег из церковных ворот,
Воздухом, как уж давно не дышалось, дышу —
И ничего не загадываю наперед.
Ничего не загадывать наперед в тех обстоятельствах и впрямь было нелишне. Разрешение на выезд Сопровский и Полетаева не получили, пополнив ряды так называемых отказников.
Мне кажется, Сопровский внутренне был рад этому [8] . А через пару лет в стране начались перемены, и вопрос об эмиграции отпал сам собой.
Говоря о развитости неофициальной культуры к 1980-м годам, об обретении ею «позиции силы», мы имеем в виду не только поэзию. Речь идет вообще об искусстве, а также о философии — философии искусства в первую очередь. Советская литература, даже самая леволиберальная и самая талантливая, отличалась счастливой невинностью в этих вопросах, заведомо обрекая себя на мировоззренческую, а стало быть, и художественную вторичность. Группа «Московское время», не издавая манифестов, горячо обсуждала теорию поэзии на своих семинарах. Тон, судя по всему, задавал Сопровский [9] . Разумеется, теория понималась в «Московском времени» не структуралистски, не как теория стиха, а как философия поэзии. Главная опора — литературно-критическая эссеистика самих поэтов, от Пушкина до Пастернака и Мандельштама. Сопровский пошел дальше других по этому пути и углубился собственно в философию — хотя и в тех же эстетических целях.
Основная его философско-эстетическая работа — трактат «О Книге Иова». Этот трактат — один из важнейших, программных текстов неофициальной культуры, яркое свидетельство обретения этой культурой «позиции силы», столь важной для Сопровского.
Сопровский говорит о «Книге Иова» как о «творческой теодицее». Но и сам трактат Сопровского — это, если можно так выразиться, «теодицея творчества», поэзии, возвращающая творчеству вообще и художественному творчеству в частности его изначальный, первородный смысл, искаженный «духом разумения», тысячелетиями рационального познания и веками секуляризации, а самое главное (что, очевидно, и послужило исходным импульсом для этой работы) — прочно забытый, затоптанный советской литературой. «Вся Книга Иова есть творческое доказательство бытия Бога», — говорит Сопровский. Весь трактат Сопровского есть доказательство того, что творчество, поэзия — основа и вершина человеческого бытия.
«Обратиться к разговору о поэзии в Библии, вернуться к поэзии Библии — значит разорвать и отбросить <…> хитроумно сплетавшуюся тысячелетиями диалектическую цепь <…> отчуждений и расчленений, которая тянется за современным представлением о поэзии, — пишет Сопровский. — Иначе говорить о поэзии в Библии — чревато недоразумениями. Эстет-атеист обнаружил бы в Библии „только” поэзию, и он рукоплескал бы такой поэзии. Богослов-рационалист на тех же основаниях вовсе отказался бы говорить о поэзии в Библии. Однако поэзия Библии — не „только” поэзия. Она не украшение, не иллюстрация мысли, не иносказание. В ее образах, которым отвлеченное обобщение противопоказано, уже выражено то, что имеют сообщить нам богодухновенные авторы. Речь идет не о вымысле, не о фантазии в противовес „научности” — но о творчестве в противовес небытию».
Что отличает человека от животного? Разум? Ну уж нет! Творчество, творческое начало — вот что позволило человеку выделиться в природе, не быть скотом (хотя бы иногда). Человек сотворен Создателем по своему «образу и подобию». И только в той степени, в какой человек является творцом, он подобен Создателю, он является человеком. Разумеется, в позиции Сопровского нет никакого эстетизма. Это ведь «дух разумения», покушающийся в «бессильной ярости» на саму жизнь, загнал творчество в художественную резервацию. Не будет большим преувеличением сказать, что человек по своей сути — существо поэтическое . Просто поэзия — не только художество, «прекрасный вымысел», «не украшение, не иллюстрация». Да и настоящая художественность — тоже вовсе не «украшение и иллюстрация». Поэзия, творчество — это и есть человеческое бытие, то, что противостоит небытию.
Сопровский выделяет две «основные составляющие творчества в его первоначальном смысле» (то есть в смысле сотворения мира): красота и мощь. Красоту и мощь мироздания являет Иову речь Господа из бури. Причащение «творческой красоте и мощи Божьего мира» возрождает Иова для новой жизни. В способности увидеть красоту и мощь мироздания и восхититься увиденным — творческий источник человеческой жизни и, разумеется, поэзии — как высшего рода деятельного бытия. «Человеку дано благодарить Творца за Творение — а не доставлять лишь, как скот, пользу себе самому, — пишет Сопровский. — Возможность эта, возможность б е с к о р ы с т н о й б л а-