[1] О стилисте Солженицыне писал в «Расставании с Нарциссом» А. Гольдштейн.
[2] Самое обширное: «Саша Соколов: Я всю жизнь выбираю лучшее. Чаще всего бессознательно…» (Беседа Ирины Врубель-Голубкиной с Сашей Соколовым. — «Зеркало», 2011, № 37, 38).
[3] От повышенных ожиданий — едкое разочарование и детская обида тех, кто не услышал волшебного «сезам, откройся!» в интервью Саши Соколова: «И для меня некоторой травмой был ряд интервью (вот, например), в которых Соколов высокомерно говорил, что не публикует новые тексты, потому что не видит заслуживающего их читателя и считает ниже своего достоинства печататься маленькими тиражами» (Г у л и н И. Смертью изящных (рецензия на «Триптих» С. Соколова). — OpenSpace.ru, 2011, 28 ноября).
[4] Л а к а н Ж. Функция и поле речи и языка в психоанализе. М., «Гнозис», 1995, стр. 49.
[5] Д е л е з Ж. Логика смысла. Фуко М. Teatrum philosophicum. М., «Раритет»; Екатеринбург, «Деловая книга», 1998, стр. 342.
[6] Б а д ь ю А. Делез. Шум бытия. М., «Прагматика культуры», «Логос-Альтера»/«Eccо homo», 2004, стр.118.
[7] Например, в стихопрозе Саши Соколова, собранной в сборник «Триптих». Само слово «список» неоднократно упоминается в самом начале книги, в первом и третьем стихотворениях. Встречается затем характеристика списков — «я говорю о том, что успешный учет вещей или существ / невозможен без тщательного перечисления таковых <…> и тот учетчик, что составляет перечень на добротной бумаге <…> поступает как следует, как надлежит» (С о к о л о в С. Триптих. М., «ОГИ», 2011, стр. 90 — 91). Тут мы имеем дело с явной отсылкой к конфуцианским обыкновениям упорядочивания мира через его исчисление, нумерологическое служение порядку, следование Дао даже в самых мелочах, что способствует всеобщей гармонии на земле и на небе.
[8] В силу синкретичности мышления, свойственной детям, как и первобытным людям, подобная особенность распространяется и на детей, то есть у героя-подростка она отнюдь не случайна: «Известно, что в традициях первобытных обществ использовались секретные имена, с которыми субъект идентифицировал свою личность или своих богов настолько тесно, что открыть имя значило погубить самого себя или предать их. Судя по признаниям субъектов анализа, да и по собственным воспоминаниям, дети нередко и сейчас спонтанно используют имя аналогичным образом». (Л а к а н Ж. Там же, стр. 68).
[9] Не один ли из наших собеседников возникнет потом в 33-м стихотворении из «Газибо»? Ср.: «смотритель случайный, прохожий, / притом далеко не здешний, / заезжий из области истинной нежности, с берегов оясио, / возможно, тот самый, что прежде был лучшим из осветителей на театре но, / но как-то, / любуясь огарком китайской спички, / сам испытал дунь-у, / впал в у-вей / и устроился обыкновенным смотрителем из окна в клубе го » (С о к о л о в С. Триптих, стр. 98).
[10] Мысль о том, что понятие вечности ему гораздо ближе категории времени, Соколов проговаривал и более транспарентно: «Что вы, дескать, все цацкаетесь там с вашим временем, собственно говоря, тоже еще нашли категорию. <…> И потом, есть в нем некая фельетонная пошлость, сиюминутность, как в наших творениях. <…> Смотрите, если взять и сравнить его с той же вечностью, то получится полный конфуз. Ибо время настолько же непрезентабельнее последней, насколько реальность невзрачней искусства. <…> Что говорить, время у нас — главбух, главбог, поганое идолище» (С о к о- л о в С. Знак озаренья. — В кн.: С о к о л о в С. Тревожная куколка. СПб., «Азбука-классика», 2007, стр. 11).