Что произойдет с вселенной в отдаленном будущем, доподлинно неизвестно. Существует несколько сценариев — считается, что ее судьба зависит от средней плотности темной материи. Если не вдаваться в подробности, то можно выделить основные сценарии: большое схлопывание, большой разрыв и тепловая смерть. В случае со схлопыванием изолированные группы материи начнут притягиваться друг к другу (эту аналогию часто объясняют на примере сдувающегося воздушного шара) и сколлапсируют в сингулярное состояние, видимо схожее с исходным состоянием вселенной [13] . В случае с разрывом вся материя в какой-то момент разрушится. В случае тепловой смерти вселенная продолжит с ускорением расширяться, ее ресурсы исчерпаются, энтропия победит и какой-либо обмен энергией — и информацией — станет невозможен. Все эти сценарии работают для вселенной, являющейся замкнутой системой, если же она таковой не является, в дело вступают совсем другие законы.
Если развивать нашу метафору, то авторы поэтических проектов, говорящие об объединении с учетом всего ценного, ставят на схлопывание, предельное уплотнение, финальное благо.
Любопытно посмотреть с этой точки зрения на собственно поэтические практики: работа, например, Ивана Жданова — сращивание смыслов в сверхплотность, работа Всеволода Некрасова — практически опыт обращения с энтропией и отважная демонстрация возможности творения даже в разреженном хаосе.
Тот же Месяц в интервью со Станиславом Львовским утверждает: «...последнее время, в профессиональной среде по крайней мере, много разговоров о картографировании русской современной поэзии, и если мы посмотрим на современную американскую, то увидим, что там одновременно сосуществует очень много таких карт». И дальше: «Я когда приехал только в США, в самом начале девяностых, мне подарили „Антологию американской поэзии”, составленную Элиотом Уайнбергером. Когда я разговаривал про нее с Бродским, перечислял, кто там есть, он сказал мне, что включенных в нее поэтов просто не существует. Может быть, Натаниэль Тарн существует, а остальных просто нет. В США это возможная ситуация, сосуществование настолько разных карт. В России — нет» [14] . Стало быть, там граница ненаблюдаемости уже пройдена? Может быть, она пройдена уже и у нас? Антологии — неплохой показатель: в сознании у создателей недавних «Русских стихов 1950 — 2000» и «Русской поэзии. XXI век», бесспорно, разные и малопересекающиеся карты русской поэзии. Это, конечно, не «параллельные» друг другу вселенные, но все же представления о вроде бы одном явлении, практически автономные. Другое дело, что можно и нужно спорить о том, какое из них более соответствует действительности: трудно вообразить антологию, совершенно лишенную тенденциозности.
Расхождение способов говорения пока еще не так велико, как может быть, но будущее наверняка предоставит массу поводов для его увеличения — разность потоков информации, заточенных под конкретных получателей (иначе в информационном океане невозможно будет ориентироваться), если и не доведет до войн, которые сейчас кажутся абсурдными (скажем, война историков с археологами или что-то наподобие войны государств, у которых на флаге солнце, с государствами, у которых на флаге луна, — такой конфликт описал Павел Пепперштейн в «Военных рассказах»), то уж точно затруднит понимание, увеличит энтропию и обеспечит изоляцию. Однако в то же время налицо тенденция к объединению мирового пространства электронными связями; скорее всего, мы не пропустим что-то действительно важное и так или иначе получим перевод с одного языка на другой.
Это сама по себе полюсная ситуация, и те, кто вовлечен в современную поэзию, находятся в ее середине. Если Джон Донн был прав и ни один человек — не остров, то точкам континента нужно прикладывать усилия, чтобы сохранять между собой связь. В конце концов, на всяком уважающем себя континенте есть и горы, и реки, и пустыни, и равнины, и пещеры.
И вместе с тем не стоит считать умещение в одном сознании всего происходящего самоцелью, потому что векторы могут подменить в голове то, что на самом деле движется, — тексты с их индивидуальными особенностями. А тексты остаются не только как память о пройденном движении, но и как создания, имеющие потенциал для многочисленных толкований и, конечно, собственную ценность для тех, кто их читает. Для неискушенного читателя текст сам по себе открытие вселенной, и это — то свойство неискушенности, о котором не нужно забывать. Дороги же от одного явления к другому существуют самые разные. В этом смысле полезно вспомнить о такой модели культуры, как ризома Гваттари и Делеза, где отсутствуют строгие векторы развития и не существует единого центра расхождения. Я сознательно избегал в своих рассуждениях слова «центробежность» и выше говорил об анизотропном, то есть неравномерном, расширении. Развитие происходит по собственным непредсказуемым правилам, но эти правила зависят от тех смыслов и способов, которые создают и избирают говорящие. Связи между ними — необходимы и возможны, хотя скорее всего не могут быть выстроены в духе прекрасных утопий. Это не то, чему надлежит подчинять всю свою творческую потенцию; это не то, во имя чего нужно отказываться от индивидуальных черт. Это не то, что может как-то принизить ценность индивидуальных поэтик или поставить под сомнение возможность «большого поэта».