Чтобы время, пространство разбив, как стекло,
разгоняло эоны, как миги...
Но — нет мочи во мне, руки-ноги свело,
и артикулы словно вериги...
Да и как тут слезам моим щек не прожечь,
как наждак, заскорузлых в неволе...
Слышу, слышу сквозь слёз ковылей моих речь
под трезвон трын-травы в гуляй-поле.
Революционное
Из великих революций
Я отдам признанье той,
Как типограф Альд Мануций
Мир украсил запятой.
Мир был целый и единый
И настолько был простой,
Что как неразъединимый
Не нуждался в запятой.
Так бы пело и сияло
Слово, круглое совсем,
Если бы не состояло
Из прерывистых фонем.
Словно пульс сердцебиенья,
Непостижного уму,
Как дыханье и как зренье
Вот от этого к тому.
И, вначале не переча
Самому себе же, но
В ток членораздельной речи
Камнем бросилось оно.
В Ниагару вырастая,
Взбился о камень ручей...
Так возникла запятая —
Препиналица речей.
Видимо, чтоб оглянуться
И остановиться чтоб,
Взял и выдумал Мануций
Запятую, морща лоб.
Царская льгота
Вот что рассказывал старый еврей
(Из кантонистов по деду),
Как в те далекие времена
В царской армии было.
Если русский солдат погибал
(К примеру, Василий Петрович),
Фамилью его за так получал,
К примеру, солдат Рабинович.
Зато сохранялась в списках полка
Русских фамилий наличность.
Правда, утрачивалась слегка
Еврейская идентичность.
Но если еврей-кантонист погибал,
То ФИО его мировое,
Даже и Чичикова не взбодрив,
Немедленно шло на списанье.
Древнее имя еврея того
Стиралось бесследно, бесслёзно
С лица земли. И с лица небес,
И потому беззвёздно.
Зато, если все-таки дуба давал
Титульный русский Петрович,
Фамилью его за так получал
Нетитульный Рабинович.
...Лишь в Красной армии отменена
Была эта царская льгота.
С тех пор в Рабиновичах так и хожу.
…Живите, Василий Петрович!
Небесный закройщик
За столом семи морей...
Беру всё небо на хитон,
Все целиком беру,
Ведь нежный этот матерьял
Брать надо целиком.
Рвать на клочки его нельзя,
Косынка, сарафан...
Нешвенно небо: только всё —
Сейчас и про запас
На хилость плеч и мышц моих...
Что без хитона я?!
А вот в хитоне я Гермес,
Финист и Трисмегист.
Где небо веселило всех,
Теперь висит дыра,
На тогу все оно ушло
Во всю мою длину.
Чуть свет — и снова неба синь,
На блейзер подойдет,
Или кровавая заря —
На пурпуровый плащ.
Когда ж сойдет сурьмяный цвет
В серебряную стынь,
Неброский этот двуколор
На палантин пущу.
Остудит пламена мои,
Стреручит он меня,
Вверх обратит мои глаза
И крылья даст взамен
Пространства обживать вокруг,
С рулеткой и мелком
Прикидывать и обшивать
Тот свет на каждый день.
Но каждый день в зефирах тех —
Как праздник без забот,
А праздники у них идут