А вот Колчака все-таки трудно представить счетоводом. Даже в передовом леспромхозе.
Наталья Громова. Все в чужое глядят окно. М., «Коллекция „Совершенно секретно“», 2002, 288 стр.
Книга основана на беседах с Марией Иосифовной Белкиной, Евгенией Кузьминичной Дейч и Татьяной Александровной Луговской (в книгу вошли и ее ташкентские акварели). Впервые публикуются фрагменты переписки В. Луговского с Е. Булгаковой, М. Белкиной с А.Тарасенковым, Т. Луговской с Л. Малюгиным. В указателе имен: П. Антокольский, Н. Вирта, Н. Я. Мандельштам, Н. Погодин… Что, кроме Ташкента, могло бы поставить эти имена рядом?..
Название книге о ташкентской писательской эвакуации дала ахматовская строчка из «Поэмы без героя»:
В ташкентские окна во время войны глядели и Ахматова, и Чуковский, и Алексей Толстой, и Всеволод Иванов, и Луговской, и многие-многие тысячи эвакуированных. Жизнь, протекавшая за этими окнами, очень тесная и трудная, сближала и согревала. Ташкент согревал. И замечательно, что абсолютно документальная книга написана слогом не исследователя, а мемуариста (хотя автор годится во внучки своим героям), для которого дороги все оживающие перед глазами детали.
К книге, очевидно, будут претензии как у специалистов, так и у очевидцев событий (к примеру, не все поймут, почему главным героем книги оказывается Владимир Луговской), но для меня как читателя важнее всего, что книга живая и читается на одном дыхании.
«Можно сказать определенно, что входили в водоворот военных лет одни люди, а выходили совершенно другие. И те, кто умел сохранять доброту и великодушие, легче переносили несчастья. Откликались на беду, помогали, жалели…»
Пройдет год-два, война откатится на Запад, и эвакуированные схлынут, унося на башмаках ташкентскую пыль. Дружная коммунальная жизнь, полная общих переживаний и свободомыслия, будет забыта. Завязавшиеся связи, романы, дружбы по большей части оборвутся. Сталин вновь выставит всех на холод. И ташкентская эвакуация покажется тем, кто ее пережил, детским сном, куда хотелось бы, но невозможно вернуться.
В начале 80-х одну осень я прожил в Ташкенте. Это был уже совсем другой город, чем тот старый Ташкент, который принимал несчетные эшелоны с эвакуированными. И все-таки еще ощущалось обаяние какой-то патриархальной жизни, согретой не только климатом, но и особой доверчивостью и благодушием отношений. И не только на старых улочках, но и в появившихся после землетрясения высотках Чиланзара могли запросто приютить, накормить, утешить совершенно незнакомого человека.
Наворачивая как-то плов на солнечной кухне, я узнал, что не все эвакуированные покинули после войны Ташкент. Остались те, кому некуда было возвращаться, и те, кто, наученный трагическим опытом, предпочел остаться вдали от Лубянки и Большого дома. Среди них особенно много было ленинградцев. Они привнесли в жизнь восточного города интеллигентность, сдержанность, петербургскую книжную культуру… Сейчас эти люди, их дети и внуки отрезаны от России, они снова смотрят в чужие окна. И кто, когда напишет историю навсегда эвакуированных ленинградцев и москвичей?
Так получилось, что сегодня мы знаем гораздо больше об эмиграции, чем об эвакуации. В советское время тема эвакуации трактовалась лишь как тема трудового подвига тыла, а сейчас — просто не до нее. А тема уходит вместе с поколением стариков. Завтра хватимся — некому будет рассказать.
А сколько эвакуаций той эпохи еще ждут своих исследователей! Это же отдельные эпопеи — эвакуации вологодская, пермская, новосибирская, казанская, тагильская, барнаульская, уфимская, алма-атинская, сталинабадская… Чего стоит одна история эвакуации Эрмитажа в Свердловск! Сколько там поразительных сюжетов, судеб, документов…
Ферапонтовский сборник VI. М., Издательство «Индрик», 2002, 400 стр.
О Ферапонтове очень трудно писать — как обо всем непостижимо прекрасном, что дано нам от Бога.