* * *
Ужасно линючие кошки,
Достаточно грустные книжки,
С мостком деревянным картина.
В январских узорах окошки,
Кроватка для рыжего мишки
И — маленькое пианино.
Артачились нот закорючки,
Тускнела в пыли полировка,
Ленивые кошки — скучали.
А мамины тонкие ручки
По клавишам били неловко.
«Средь шумного бала, случайно…»
Но к маминой робкой досаде
Росла я с решением жестким
И в этой разлуке повинна.
Ты в крохотной нашей мансарде
Казалось мне слишком громоздким,
О маленькое пианино!
В том доме — серьезные люди,
Хрусталь, и сверкающий кафель,
И девушки правильный профиль…
По клавишам бегает пудель,
Любитель печенья и вафель,
И кличут его — Мефистофель.
* * *
Весенним хмельным дуновеньем,
Слепым неподкупным судом
Прекрасные дети затменья
Однажды приходят в твой дом.
Немерено их обаянье,
твою озарившее клеть.
Какие, мой Бог, расстоянья
Сумели они одолеть!
Покуда их вечные очи
Томят обещаньем любви,
Не видишь — истерзаны в клочья
Одежды и руки твои.
А видишь… и гонишь сомненья,
Мечтаньями ум иссушив, —
Прекрасные дети затменья
Дороже бессмертной души!
Беспечны, жестоки и лживы,
С повадками диких зверей
В ответ на твои же призывы
Возникли они у дверей.
Дрожите же, ветхие стены!
Лети, роковая стрела!
Какие нас ждут перемены!
Какая глубокая мгла…
* * *
Полдневного луча горячий грошик
И на столе меж черствых хлебных крошек
Остывший чай.
В лесную глухомань, такая жалость,
Не нужно уходить, как оказалось,
Чтоб одичать.
Под крана неисправного журчанье
Забыть речей значенье и звучанье —
Таков итог.
Вселенная глуха на оба уха.
Стучит в стекло разгневанная муха,
Ей невдомек.
Судьба всегда пристрастна и дотошна,
Но, может быть, совсем неплохо то, что
Все решено,
Что за окном — ни облака, ни птицы,
И никуда не надо торопиться
Давным-давно.
* * *
Все время ждешь чего-то,
То выходных, то денег.
И ходишь на работу,
И смотришь чертов телик,
Куплеты сочиняешь,
Микстуры принимаешь
И никогда не знаешь,
Кого ты обнимаешь.
Растишь свои фиалки,
Глотаешь бутерброды,
Латаешь плащик жалкий
Запредпоследней моды,
Удачу заклинаешь,
Полтинник занимаешь
И никогда не знаешь,
Кого ты обнимаешь.
Бросаешься в романы
И не глядишь под ноги,
Зализываешь раны
И думаешь о Боге,
Сомненья прогоняешь,
Волненье унимаешь
И никогда не знаешь,
Кого ты обнимаешь.
* * *
Стою, в душе звериной просвет не находя,
Над песенкой старинной слезами изойдя.
Не тенор при капелле, раскормлен и усат,
Ее мы с мамой пели сто тысяч лет назад.
Горланили дуэтом, два брошенных птенца,
А думали при этом — синхронно — про отца,
Что, мол, кому-то крышка, кранты, как ни крути,
А наш-то, докторишка, у смерти на пути.
Мы вслух его бранили, грехи его копя,
Мы так его любили! Безмолвно, про себя…
Из подкаблучной дали, с восточной стороны,
О, как его мы ждали! Как были мы верны!
Сквалыга-алиментщик, смотавшийся в астрал!
Игрок, фигляр, изменщик, он всех нас разыграл!
Я сердце заклинаю, чтоб было как броня.
Я до сих пор не знаю, любил ли он меня.
Ах, белые халаты! Ах, жизни торжество!
А жизнь — одни заплаты и больше ничего!
Паршивая шарада! Грабительский кредит!
Вот смерть — святая правда — слепа и не щадит.
Песенка жертвенных барашков
Монеты света не зароешь,
Сна золотого не продашь,
Ладонью небо не закроешь,
Звезды заветной не предашь,
Пусть говорят — не вечно маю
Сады и головы кружить,
Не плачь, не плачь, теперь я знаю:
Мы будем жить! Мы будем жить!
Где свищут в кущах духи леса
И ткут зеленое сукно,
Где опустившийся повеса
Цедит дешевое вино,
Где океан хрипит угрозы,
Где травы жаркие по грудь,
Где окровавленные розы
Роняет Бог на Млечный Путь,
В потоках воздуха и ливней,
Ночных машин, прозрачных рыб,
В пересеченьях ломких линий
На грубых гранях древних глыб
Пребудем мы — вселенской солью,
Сильны, как в мае дерева,
За то, что нашей скотской болью
Была Вселенная жива.