Евгений Иz. Толстяки на расстоянии: “Знамя”, № 10, 2005. — “Топос”, 9 ноября <http://www.topos.ru>.
“Октябрьский номер „Знамени” оказался в общем и целом неотличимым от множества предыдущих номеров. Вместе с тем № 10 кажется каким-то разношерстным и разномастным, поколенчески не цельным. Понятно, что время сейчас, как обычно, непростое — тем интереснее бывают результаты. Скажу сразу — кое-что „выбивающееся”, а значит, интересное в номере есть, если не заклиниваться на снобизме. Стареющая же культура, как всегда, как и положено ей, представлена плотно, осанисто, без сюрпризов, без невозможного, практически в виде монолита — беспроигрышного и безвыигрышного”.
Иван Ильин. Ушедшим победителям. Защитникам Зимнего дворца. — “Посев”, 2005, № 11, ноябрь.
“Россия должна быть свободна от ига и будет свободна от него; от всякого ига; ибо русские предатели не лучше иноземцев и толпа не лучше тирана”. Обращение датировано: 7 ноября 1917 года.
Николай Калягин. Чтения о русской поэзии. Чтение шестое. — “Москва”, 2005, № 11 <http://www.moskvam.ru>.
“Упрощая и сокращая реальную ткань культурно-исторического бытия, можно было бы свести весь трехвековой путь русской поэзии к следующей схеме: поэты ХVIII столетия учились находить сухие и высокие места, запасали топливо, следили за тучами, за направлением ветра; поэты XIX столетия свели огонь с неба, ходили в свете, сожгли леса и торфяники на тысячу километров вокруг; поэты XX века (о которых разговор впереди) скитались по гарям, воодушевлялись при мысли о том, какое великое пламя бушевало здесь в прошлом веке, выражали свой восторг в живых и звучных стихах. Поэты XXI века будут, по всей видимости, осваивать богатый материал, накопленный их предшественниками за три столетия, смогут извлечь из узкого промежутка между „скрытой цитатой” и „демонстративным центоном” целую груду стихотворных текстов — и будет эта груда пылиться в Российской национальной библиотеке, дожидаясь своего халифа Омара. Предложенная схема удобна и наглядна, но зато она совершенно безрадостна. К счастью, жизнь не подчиняется схемам”.
“Разумеется, Кюхельбекера жаль. Неприятно вспоминать о том, что этот благородный человек и неплохой поэт без малого десять лет просидел в крепости. Но ведь в крепость Кюхельбекер попал не за стихи и не за благородный образ мысли, а за то, что 14 декабря покушался на жизнь великого князя Михаила Павловича, покушался на жизнь генерала Воинова и принял посильное участие в убийстве полковника Стюрлера. Положим, десять лет тюрьмы за эти преступления — слишком много, слишком жестоко. А сколько было бы в самый раз? Пять лет? Пятнадцать суток? Два года условно? Сострадайте Кюхельбекеру, размышляйте о несовершенстве тогдашнего российского законодательства, но только не говорите всерьез, что никакого преступления Кюхельбекер не совершал, что покушаться на убийство иногда можно, что некоторые убийства — не вполне убийства, а отдельные убитые — не люди”.
“<…> император Николай любил виселицы не больше, чем любим их мы с вами. Эту единственную он обязан был поставить на виду у всех как правитель — и именно для того, чтобы вся Россия из конца в конец не покрылась виселицами, как сибирская тайга — кедрами. Вы же понимаете, что бархатной революции в России 1825 года быть не могло”.