Картинки у Майского были уже последние, Ганшин действительно бросил писать, потому что рисование картинок не приносило этому гордому человеку денег. Это более чем странно, потому что за одну из его картин, “Городовой”, мне давали 15 тысяч долларов. В настоящее время Ганшин благополучно работает дизайнером на мебельной фабрике, и картин его в свободной продаже практически не встречается.
Певец закрыл папку, уронил ее на пол и задумчиво подошел к пианино. Хотелось петь.
6
Анна никак не могла успокоиться из-за диспетчера. С Петровичем она примирилась, поняв, что человек был не в себе, но диспетчер замолчал. Больше не разговаривал, а только смотрел. Взгляд был тоскливым, как у больной собаки. Кроме того, должна была прийти Сашка, а как оправдываться за порезанную картину, Анна не имела понятия.
Дочь явилась сама не своя. И только сели за стол чай пить, как явился Петрович.
— Олег Петрович Зубов, — представился он на пороге.
— Только этого не хватало, — вскочила Александра. — Вам тут делать нечего, Олег Петрович! Идите, откуда пришли.
Анна оцепенела от Сашкиной дерзости.
— Если вы из-за картины…
Старик сморщился, как от зубной боли, но решительно снял ботинки, прошел в кухню и сел на табурет.
— Я Анне Григорьевне уже говорил, что готов компенсировать ущерб…
— Да? — удивилась Сашка. — И чем же?
— Ну… в общем… Как скажете…
— Вы нам полсада сожгли, — заявила Сашка. — Квартиру разгромили. Лишили ребенка отца. Майского завезли в лес… И после этого заходите в дом как ни в чем не бывало! Чем вы собираетесь это компенсировать?
Петрович потерянно оглянулся на Анну, а Сашка продолжила:
— Ну да это ладно, дело прошлое. Сейчас другое. У вас семь картин Ганшина.
— Шесть. Одна копия.
— Вы же взрослый человек, — тихо проговорила Саша. — Это авторский повтор, сделанный самим художником. Та же самая картина. Той же кистью, той же рукой. Поймите, это не подделка.
— Не бывает одинаковых картин, — хмуро отозвался Зубов. — Одна — ненастоящая.
Саша вдруг вспомнила, как однажды в Крыму незнакомый парень пожаловался, что она испортила ему отдых. Что до странности похожа на его невесту. Он тут гулял перед свадьбой, а Саша мешала, упрекая всем своим видом. У каждого есть двойники. Бог пишет историю буквами, его буквы — люди, птицы, камни, деревья. Если она буква “Ф”, то ей встретится не так уж много дублеров и копий, а если “А”?
— А близнецы? — возразила она. — Один ребенок тоже ненастоящий? В природе так бывает.
— Тут не природа. Они осознанно.
— Осознанно. Пусть. Вы когда-нибудь бывали в безвыходном положении?
Петрович поднял на нее усталые глаза и снял очки.
— Во всяких бывали. Не учи меня, ладно? Сорвался я, причинил вред, — он покосился на Анну, — хорошей женщине. — Проси компенсацию. Ей не хотел, хотел наказать.
— Вас утешит, если я скажу, что художник бросил писать? Что он…
Петрович положил свою руку на Сашину. Она смолкла.
— Тихо. Не заводись. Неделю нервами мучился. Сейчас отпустило. Резанул — и понял, что все зря. Картин я все равно не понимаю. Ни детям моим, ни внукам они не нужны и вряд ли пригодятся. Мне только напоминают про обман. Зря я их покупал, да еще надули. Слушал советчиков. Посуди сама.
Петрович повернулся к Анне и разговаривал с ней.
— К примеру, “Цирк”. Зрители в масках, дети жирные, тоже в масках, а лошадь на арене худая, белая, страдает. И на спине у нее клубок людей, тоже в масках. Намек понятен, кто зверь, кто человек. Или “Яблоки и цветок”. Приглядишься: яблоки — груда черепов, а сломанный цветок — птица с длинной шеей. Тоже намек. И все мрачно. А “Дерево и две лодки”? Говорить нечего. Смотришь — такая тоска за горло берет, что хоть вешайся. Зачем это мне? Зачем в картинах такая тоска?
Анна согласно кивала, а Саша думала, ну какой же идиот Майский. Какой дурак! Он воображает, что Бондаренко с Зубовым сцепились из-за картины!
— Ну, в общем, — подвела итог Саша, — вы отдаете нам эти картины, а мы вам дачу.
— Да ты что? — возмутилась Анна.
— У меня их три… — сказал Петрович. — Три дома за городом. У меня же трое детей.