Д ж о н К р а у л и. Роман лорда Байрона. Перевод с английского С. Сухарева. М., «Эксмо»; СПб., «Домино», 2009, 688 стр.
Дочурка Ада! Именем твоим
В конце я песнь украшу, как в начале.
Мне голос твой неслышен, взор незрим,
Но ты мне утешение в печали.
Дж. Г. Байрон. «Чайльд Гарольд», песня третья
Вот еще одно «пограничное имя»: Джон Краули, один из крупнейших современных прозаиков, фигура масштаба Гарсиа Маркеса и Эко, мало известен на родине, в Америке, и еще меньше у нас, хотя «Роман лорда Байрона» — уже пятая его книга, изданная в России. (Ей предшествовали культовый «Маленький, большой», один из безусловных шедевров ХХ века, и три тома тетралогии «Эгипет», американского аналога «Маятника Фуко».)
«Байрон» — на первый взгляд не более чем стилизация, причем опять же с постмодернистским смешением уровней реальности. История Али Сэйна, сына албанки и шотландского лэрда, — это роман, который мог бы написать Джордж Гордон Ноэль, шестой барон Байрон: полуавтобиография, исповедь и признание в чистой любви к далекой дочке. Комментарии Ады Лавлейс, «первой программистки», дочери Байрона, которая никогда не видела отца: она чудом обрела рукопись того самого неизвестного романа. Современные мейлы: женщине-историку Александре Новак попадают в руки некие математические таблицы и рукопись Ады. Леди Байрон, опасаясь, что в романе ее бывшего супруга окажется что-то нелестное для нее, потребовала от дочери сожжения книги; Ада подчинилась, но в последние месяцы жизни, умирая от рака, успела зашифровать отцовский роман так, чтобы его смогли прочитать лишь при помощи «разностных машин», подобных машине Чарльза Бэббиджа, для которой она написала первую в мире программу. Добавлю к этому, что и Аде и Александре рукопись доставляет один и тот же человек — некто «Роан Дж. Уилк» (анаграмма «Джон Краули»).
Примечательнее всего то, что роман, пусть и не сразу, выходит за рамки игр и стилизаций. Ле Гуин написала историю Лавинии, Краули — историю Ады. «Трудно ее не любить, — пишет Александра подруге. — За тщеславие, за ошеломительные надежды, за предвидения того, что станет возможно в будущем, — проницательные и точные, хотя никаких доказательств у нее не было... И за ее сумасбродство. И за ее ужасные страдания, и за то, как она держалась».
На одном уровне «Роман лорда Байрона» — готическая история и романтическая повесть, с фамильными тайнами, двойниками, медведями, тюрьмами, побегами, зомби, контрабандистами, боксерами, запретной любовью, карбонариями и т. д. и т. п. Но за всем этим — яростные усилия поэта понять себя самого и передать это понимание Аде. Заметки Ады — сперва кажущиеся столь же безумно-эгоцентричными, как и примечания Кинбота к «Бледному пламени», — становятся отчаянным выражением любви к отцу. Байрон и Ада: любовь, боль, отчаяние. Только Александре удается то, что казалось безнадежным в XIX веке: благодаря ей отец и дочь наконец встречаются, пусть и на страницах книги; и сама Александра обретает отца, столь же преступного и столь же любящего, как «дурной, дрянной и опасный для близких» лорд Байрон.
Любовь, спрятанная за сложными литературными декорациями; да и не спрятанная вовсе — для тех, кто умеет читать. Она открыта и нам благодаря переводчику Сергею Сухареву, превосходно справившемуся со стилевым многообразием романа.
С а л м а н Р у ш д и. Флорентийская чародейка. Перевод с английского
Е. Бросалиной. СПб., «Амфора», 2009, 381 стр.
Неизбежной расплатой за власть является отсутствие в
жизни правителя каких-либо сюрпризов.
Автор, начинавший как фантаст, редко выбивается в «большую литературу», вне зависимости от своего таланта. Ле Гуин это удалось, хотя и с оговорками; Краули — нет, хотя он и написал несколько «реалистических» романов. Зато тот, чья литературная репутация уже установлена (он же не фантаст, что вы, — он магический реалист...), может себе позволить все, что угодно.
Вопрос лишь — для чего.
«Флорентийская чародейка» Салмана Рушди, в отличие от «Лавинии» и «Байрона», — только и не более чем постмодернистский исторический роман. Да, конечно, это книга, за которой стоят годы исследований и большие знания (список использованной литературы не без тщеславия прилагается). Разумеется, и здесь нас ждут игры с различными уровнями реальности: так, вымышленные эпизоды молодости героев объявляются «прототипами» сцен из комедии Макиавелли «Мандрагора» — притом что, как ясно читателю, именно пьеса и стала основой соответствующих глав. То же и с «Неистовым Роландом» Ариосто. Литература порождает реальность и сама порождается ею; или наоборот.