34 Пушкин. Полн. собр. соч. Т. 11, стр. 235 и далее. Ср.: «Цензор есть важное лицо в гос<ударстве>, сан его имеет нечто священное» (там же, стр. 237).
35 Пушкин А. Евгений Онегин... М., 1826, гл. II, стр. 27 — 28.
36 См., например: Пушкин А. С. Евгений Онегин. М. — Л., 1936, стр. 43; Пушкин А. С. Евгений Онегин. М., 1957, стр. 79.
37 Тынянов Ю. Пушкин и Кюхельбекер. — В кн.: «Литературное наследство». Т. 16/18. М., 1934, стр. 360.
38 Нечаева В. С. Проблема установления текстов в изданиях литературных произведений XIX и XX веков. — В кн.: «Вопросы текстологии». Сборник статей. М., 1957, стр. 63.
39 См.: Шапир М. И. «Евгений Онегин»: проблема аутентичного текста. — «Известия Российской академии наук. Серия литературы и языка», 2002, т. 61, № 3, стр. 6, примеч. 8.
40 См.: Пушкин А. Евгений Онегин... М., 1826, гл. II, стр. 14, 37.
41 См.: Пушкин. Полн. собр. соч. Т. 4. 1937, стр. 421, примеч. 5 в; 1948, т. 7, стр. 215; а также: «Словарь языка Пушкина». В 4-х томах, т. 3. М., 1959, стр. 750.
42 См.: Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий. Л., 1980, стр. 144.
43 «Русская старина», 1883, т. XXXVIII, кн. IV, стр. 115.
44 Ср.: <...> Его перо любовью дышетъ <...> (4, XXXI, 3); <...> и теплотой / Каминъ чуть дышетъ <...> (4, XLVII, 4 — 5); <...> Тамъ все Европой дышетъ, в Ѕетъ <...> («Путешествие Онегина», [XI], 5) и т. п.
45 Берков П. Н. «Смелый властелин» или «смелая сатира»? (К текстологии строфы XVIII главы первой «Евгения Онегина). — «Русская литература», 1962, № 1, стр. 62.
46 Азадовский М., Оксман Ю. Переписка. 1944 — 1954. М., 1998, стр. 128, 78, 118; см. также: Гришунин А. Л. Ю. Г. Оксман о текстах Пушкина. — В кн.: «Московский пушкинист». Ежегодный сборник. М., 1999, [вып.] VI, стр. 343 — 358; Пильщиков И. А. Пушкин и Петрарка. Из комментариев к «Евгению Онегину». — «Philologica», 1999/2000, т. 6, № 14/16, стр. 18.
47 Азадовский М., Оксман Ю. Указ. соч., стр. 78. Год спустя Оксман писал тому же адресату: «<...> вы являетесь одним из самых тонких и высококвалифицированных редакторов, с огромным чувством такта — исторического, филологического и литературного, чего не было и нет ни у Томашевского, ни у Цявловского, ни у Б. М. Эйхенбаума (что уж говорить о прочих!). На три головы выше своих коллег С. М. Бонди, но он глушит свой редакторский такт анархической недисциплинированностью мысли и почти полным отсутствием интереса ко всему тому, что сделано не им самим» (там же, стр. 129).
48 Оксман Ю. Г., Чуковский К. И. Переписка. М., 2001, стр. 106.
49 Пушкин. Полн. собр. соч. Т. 11, стр. 168.
Я играю в жизнь
За полтора года пребывания в Лефортовской тюрьме Эдуард Лимонов написал шесть книг, немалое количество статей и пьесу. Прямо Болдинская осень. Лимонову, впрочем, подобное сравнение не польстило бы: Пушкин для него безнадежно устаревший банальный “поэт для календарей”, “Евгений Онегин” — “убогонький вариант „Чайльд-Гарольда””, “пустая болтовня”, проза — обыкновенная дворянская продукция с гусарами и прочей “традиционщиной”. Так сказано в эссе о Пушкине, вошедшем в книгу “Священные монстры”. Если верить Лимонову (а почему бы ему не верить?), она написана в первые дни пребывания в следственном изоляторе Лефортова. “Я, помню, ходил по камере часами и повторял себе, дабы укрепить свой дух, имена Великих узников: Достоевский, Сад, Жан Жене, Сервантес, Достоевский, Сад... Звучали эти мои заклинания молитвой, так я повторял ежедневно, а по прошествии нескольких дней стал писать эту книгу”. (Книга до сих пор не опубликована, однако полный текст размещен на нескольких сайтах в Интернете, в частности: http://zona-sumerek.narod.ru )
Выбор “великих” чрезвычайно характерен. Самое ненавистное понятие для Лимонова — обыватель. А поскольку именно они составляют большинство населения планеты, то вместе с цветами к надгробию “священных монстров”, бросивших вызов заведенному порядку вещей, потребовался молоток, чтобы шарахнуть по возведенным обывателями памятникам. Досталось Толстому (“плоский и скучный, как русская равнина”), Булгакову (“Мастер и Маргарита” — “любимый шедевр российского обывателя”), Набокову (единственная его удача — “Лолита”). И даже Достоевский, “укреплявший” лефортовского узника, одобрен лишь частично, ибо работает на одном утомительном приеме ускорения, а своих героев “никогда не умел занять... героическим делом”. “Свыше ста страниц „Преступления и наказания” читать невозможно. Родион Раскольников так правдиво, так захватывающе прорубивший ударами топора не окно в Европу, но перегородку, отделяющую его от Великих, убедившийся, что он не тварь дрожащая, этот же Родион становится пошлым слезливым придурком... Великолепное... высокое преступление тонет в пошлости и покаянии”.