“Истинная народность” “Бабьего царства” рельефно дополняется его оценкой “деревенщиков”. Хотя он и обранивает однажды: “великолепная деревенская проза 70-х”, но пишет и: “их [„деревенщиков”] кряжистость, независимость духа, земляная силушка — не более, чем личина”. И хотя Нагибин одно время входил в редакцию раннего “Нашего современника” — но с отвращением это переносил: “как пленительно воняло на долгих наших редколлегиях”, “у нас воняло грязными носками, немытым телом, селёдкой, перегаром, чем-то прелым, кислым, устоявшимся, как плотный избяной дух”, и “наши корифеи” из провинции и одеты были бедно, неумело. (Слегка меняя фамилии, он высказывает недоброжелательность и к отдельным из них, и особенно с явной завистью к успехам Шукшина.)
Вообще же краткие описания литературной и киношной среды — нечистые, и с поверхностной стороны: заработки, пьянки, скандалы — и ничего близкого к сути писательства. Кольцо образа замыкается.
Фигура нашего автора не будет дорисована, если упустить его политические высказывания, начиная от “Перестройки”. Нелишне добавить их сюда. “Восемьдесят пятый год сдёрнул „ткань благодатную покрова” с нашей страны, народа, общества... Обнажилась истинная сущность власти, институций...” — того строя, на который “работали вещи” его, — так ли понять, что и Нагибину открылась лишь тут? миллионам и миллионам она была видна давно. — Демократические демонстрации 1989 — 91 годов и кровь трёх случайно погибших в августе 1991, когда “мальчики и девочки пошли грудью на танковые колонны своей армии”, — “единственный залог спасения России”. Что касается армии и милиции, то, “слегка поколебавшись во время октябрьских событий [1993], они выполнили свой долг на высшем профессиональном уровне” (армия — стрельбой по дому парламента, милиция — избиением прохожих). И как вершина — “мужественный и умный Егор Гайдар”, не чета “несчастному придурку Николаю II”, которого “недаром же называли в старой России „кровавым””.
И это — пишется после всех большевиков и после ГУЛага...
© А. Солженицын.
Исповедь грантососа, или Конец Умберто
Олег Юрьев. Новый Голем, или Война стариков и детей. Роман в пяти сатирах. — “Урал”, 2002, № 8, 9.
Сколько бы ни говорили все вокруг, что черное — черно, а белое — бело, все впустую до той поры, пока ты сам — без подсказок и заглядываний в академический словарь — эту самую черноту-белизну не уразумеешь. Оттого-то и появляются статьи из серии “Мой Пушкин” (Лермонтов, Набоков, далее всюду...). Есть, дескать, общий для всех творец Алеко и Гуана, а значит, ничей, внушенный, нашептанный, я же наконец открываю своего, подлинного, почувствуйте разницу... Помню, Бог весть в какие старые и глухие аспирантурные годы раздумывал я долго — поехать ли мне жить и работать в один далекий город на реке Томи. Поехал, и первое, что увидел на берегу той самой славной шахтерской реки, — сгоревший ресторан под едва сохранившимся обугленным названием “Сибирь”. Почему “Сибирь”? — пожал я плечами и тут только понял, где предстоит мне провести младые лета. Такая вот “моя Сибирь”.
Тут вы наконец осторожненько спросите, при чем здесь все-таки роман Олега Юрьева. Рискуя нарваться на повторный вопрос, отважусь рассказать еще одну историю. В семидесятые — восьмидесятые выросло целое младое племя, воспитанное на литературе “стран Европы и Америки”. Да и как было иначе, ежели в популярных “русских” журналах печатался привычный Рекемчук, ну, в лучшем (?) случае “Альтист Данилов”, а в “Иностранке”, глядишь, то “Черный принц”, то “Степной волк”, а то и “Шум и ярость” в нашумевшем переводе О. Сороки. А сейчас (то есть после явления мировых бестселлеров Эко — Павича — Кундеры) читать переводные книги мне лично как-то скучновато. Все думал — отчего бы, может, старею? Или уж совсем достала беззастенчивая попытка навесить классический ярлык на писанья Коэльо? И вдруг — вот он, мой “конец постмодерна!”. Ну вот, дошло-доехало, как же все-таки набили оскомину потуги имитировать двадцатилетней давности мировые бестселлеры! И мастеровиты бывают сии опусы, и читаются порою взахлеб, да после остается в памяти только симулякр литературного продукта, этакий обманчивый синтетический привкус экзотических фруктов после употребления жевательной резины “Риглис”... И знание это настигло меня именно по мере перелистывания страниц романа Олега Юрьева, хотя и раньше приходило в голову, что перечень тактико-технических, как говорят военспецы, характеристик подобного чтива сравнительно короток и прост.