Несомненно, Каспий обладает еще редким оптическим свойством быть линзой, подзорной трубой. Стоит глянуть в нее, и с русского берега неожиданно близкими видятся царства Востока. Кто-то, проследив взглядом караванные дороги Великого шелкового пути, узрит Китай. Кто-то — Персию. Царь Петр, во время позднего своего, 1722 — 1723 годов, «персидского похода», еще из Астрахани мгновенно угадал Индию. И хотя мирным договором Персия «уступила» России Дербент и Баку, ясно было, что Петра не менее, чем кавказский, манит противоположный, пустынный среднеазиатский берег, на котором ничего и не было тогда, кроме двух-трех рыбацких селений. А за ними — бессмысленный, жуткий простор пустынь, с сокрытыми где-то там, внутри этого простора, Аралом, Аму- и Сырдарьей, невиданными в России горами Памира и Тянь-Шаня, древними Хивой, Кокандом и Бухарой. Казалось бы, просторы эти должны были не манить, а пугать: оттуда, с развалом монгольской вселенной, стали на Россию набегать орды несметные, миллионные, которые остановить не могли никакие крепостцы, выстроенные по линии Оренбург — Омск — Семипалатинск, чтобы как-то оконтурить и удержать то чудовищное среднеазиатское брюхо, оставшееся после распада Золотой Орды без головы, в котором что-то бесформенное урчало, кипело, булькало, а то и изливалось в набег. Волны нашествий дохлестывали до Казани. Однако ж Петр, желая развитию империи дать твердое направление по всем сторонам света, сие пространство тоже берет во внимание, еще в 1714 году отправляя по маршрутам казацких набегов первую военную каспийскую экспедицию в Хиву и Бухару — на Индию. Индия была его давнишняя мечта. Едва закончив войну со шведами, он обласкал Ашур-бека, хивинского посла в России, послал с ним в подарок хану шесть пушек с порохом и снарядами и поручил ему «проехать в Индию, откуда привезти барсов и попугаев»6. Первые походы в Азию закончились еще при жизни Петра полной неудачей: отряды, достигшие Хивы, были поголовно перерезаны, крепости, выстроенные на гнилых местах (одна — на мысе Тюп-Караган, другая — под Красными Водами), — оставлены и заброшены. Нет сомнения, что проникновение в Индию, которой все полнее завладевали англичане, для российской государственной мысли было id б ee fixe, причем фиксацией еще менее плодоносной, чем взятие Константинополя или создание панславянского государства. Однако, получив выход в Каспийское море, Россия невольно, вместе с морскою водой, сглотнула еще и немало смыслов, прежде ей неведомых. Одним из таких глобальных смыслов и была Индия: в конце концов, караван-сараи индийских купцов издавна существовали в Астрахани, при долгом жительстве купцы обзаводились здесь семьями, совершали омовения в Волге, как в Ганге, и прижитые ими ребятишки бежали плескаться вместе с отцами. Индия казалась близко, хотя до нее было невообразимо далеко при имперском менталитете — считать своим только то, что завоевано.
Если б Россия ограничилась отправкой в Индию караванов, то, наверное, русские купцы достигли бы Индии и навезли в столицы неведомых товаров. Но государство российское, сокрушив Золотую Орду, унаследовало особый тип отношения к пространству, характерный как раз для монгольского мира7, монгольской ойкумены: достигнуть Индии — значило овладеть ею. А овладеть — значило захватить все лежащее между Россией и Индией пространство целиком. Пусть даже такое скудное и суровое (за исключением нескольких волшебных оазисов), чуждое и неподатливое пространство, как закаспийская Азия. Поглотить — значит принять заключенные в этом пространстве смыслы и образы, как бы, повторюсь, чужды или экзотичны для российского сознания они ни были: несомненно, образ Тимура был одним из первых, прорвавшихся в имперскую российскую ментальность. Полководец, молниеносно овладевший всей Азией, и в том числе — Индией от Инда до Ганга, показался, возможно, привлекательным Павлу I — во всяком случае, приказ, который получило от него Донское казачье войско в лице войсковых атаманов Платова и Орлова-Денисова — целиком двинуться в Индию для завоевания ее — может быть, был навеян именно образом Тамерлана. Мы ничего не знаем о других, возможно сумасбродных, подоплеках этого приказа, несомненно лишь, что приказ был отдан и что казаки выступили и были остановлены только известием о смерти императора. В тот момент история, казалось, раздумывала над тем, не даровать ли Каспию историческую судьбу, а заодно и разыграть одну из самых невероятных своих партий, в исходе которой все мировое развитие могло получить совершенно иное направление. Дело в том, что после уничтожения адмиралом Нельсоном французского флота при Абукире все попытки Наполеона I достигнуть все той же Индии через Египет и Сирию были, несомненно, обречены на провал: в Средиземном море целиком господствовали англичане и никакие десанты не были возможны. Тогда явился другой план: Франция, в союзе с Россией, посылает экспедиционный корпус до Астрахани, отсюда, по Каспийскому морю, недостижимому для англичан, союзники переправляются в Персию, а там через Герат, Кандагар и Кабул обрушиваются на Индию с севера, сокрушая могущество Англии на суше. Объединенные Россия и Франция! Да уж, истории всех наполеоновских походов, всего XIX столетия, да и мировой истории вообще была, возможно, уготована другая судьба, ибо при всей фантастичности этого замысла в нем не было ничего более невероятного, чем переход Суворова через Альпы или походы того же Тамерлана. Увы! — или во всяком случае — предприятию сему не суждено было сбыться: адъютант Наполеона, Дюрок, привез тщательно разработанный план совместной индийской кампании в Петербург спустя два месяца после убийства Павла I. Его сын, Александр I, мысль об Индии выбросил из головы как одну из безумных затей нелюбимого батюшки, а в европейской политике предпочел придерживаться традиционной союзнической ориентации на Англию и Австрию, что привело к многочисленным и хорошо известным последствиям. Покончив с героями 1812 года, вздумавшими объединяться в тайные общества заговорщиков, брат Александра, Николай I, однако, вновь прочерчивает воображаемые линии, соединяющие Москву и Петербург с Дели и Калькуттой.