Среди авторов отзывов о писателе — Сергей Маковский, Ходасевич, Цветаева, Вертинский; последний, например, с гордостью вспоминал: «Критик всех поругивал, только обо мне выразился так: „остроумный и жеманный Александр Вертинский”. Этого было достаточно, чтобы я „задрал нос” и чтоб все наши актеры возненавидели меня моментально».
Строгим критиком и своего рода законодателем моды — прежде всего на театре — Яблоновский зарекомендовал себя давно, еще в 1890-е годы. Первый том книги составили как раз его театральные рецензии и статьи — полностью воспроизводится книга 1909 года «О театре», большая подборка статей о МХТ и «актерские портреты» — в основном артистов этого театра.
Большинство материалов первого тома были так или иначе опубликованы; дальше начинается целина. Перед нами раскрывается практически неизвестный, «новый» русский писатель, обладатель изрядного дарования — как эпического, так и юмористического: чего стоит только его «инфлюэнция в 2-х действиях» «Шекспировский осенний винегрет», блестящий образец внутритеатрального капустника:
РОМЕО: Нет-с, дудки, в последний раз явлюсь сюда на свиданье. Вот еще новости, в самом деле: половина ноября, да и ноябрь-то не обыкновенный, а какой-то особенный, — мокрый, дождливый, с инфлюэнцами да с насморками, а ты тут тебе амуры разводи. Беранже и тот сказал: «Прощай вино в начале мая, А в октябре прощай любовь». Даже в октябре прощай, а в ноябре, стало быть, и тем паче. Да и какая тут, к черту, любовь, когда правую щеку колесом вздуло, да бронхит всю ночь спать не давал.
ДЖУЛЬЕТТА (показываясь в беседке): Romeo? C’est vous, mon ange?
РОМЕО: C’esi moi, мояцыпочка.
ДЖУЛЬЕТТА: Идите ко мне в беседку, пульпульчик.
РОМЕО: Не могу, жезненочек. Тут на дощечке профессор Краснов обещает ходящих по клумбам отправлять в участок.
ДЖУЛЬЕТТА: Ничего, сторожа папаша послал в аптеку за шпанской мушкой. Никто не увидит.
РОМЕО: А как маменька увидит и вздумает благословлять?
ДЖУЛЬЕТТА: Что вы? Ведь это только летом дачных женихов накрывают, а теперь зима, да к тому же и город.
РОМЕО: Не скажите, случается и зимою. Летом берегся, а зимой как бы не влететь.
ТЕНЬ ШЕКСПИРА (показываясь из-за клумбы): Ужасно, о, ужасно, о, ужасно!
Нет повести печальнее на свете,
Чем повесть о Ромео и Джульетте!
Такие вот «цветы невинного юмора» (разумеется, с четким адресом — современным Яблоновскому театром с его опошлением классики).
Сам же Яблоновский классику понимал и ценил: вот уж к кому никак не относятся слова Бальмонта: «Основное свойство критики — ошибаться. Основная особенность порицателей — говоря о гениях, являть собственное ничтожество и незнание». Вот, например, его тончайшее рассуждение о месте Некрасова в русской словесности:
«Некрасов ввел в стихи всю жизнь. Некрасов стал создавать стих изо всех слов русского языка. В этом у него не было предшественников, и в этом потерпели жалкую катастрофическую неудачу все его последователи. Совершенно необходимо составить некрасовский словарь, и мы с изумлением откроем, сколько слов внес впервые Некрасов в русский стих.
Некрасов не оставил школы. У него нет последователей. Чтобы добывать золото из тех элементов, из которых добывал его Некрасов, необходима совершенно исключительная температура души. Как есть открытый Гей-Люсаком абсолютный нуль, при котором все исчезает, так есть абсолютный плюс, при котором все превращается в золото, в огонь.
А был Некрасов эстетом, тонким эстетом, и поэзию он чувствовал удивительно. К Пушкину у него благоговение, Пушкин для него Бог, и когда он говорил о Пушкине — это одно умиление. Тютчева, который и сейчас открыт единицам, Некрасов открыл первый. В его собственных стихах... Прежде всего, у него действительно свой собственный стих, эти трехэтажные стопы почти всегда с дактилической рифмой, чего нет ни у одного из русских поэтов. Он так своеобразен, так необычаен, что может обмануть даже такого эстета, как Тургенев.
Но в этой якобы неуклюжести неисчерпаемое богатство звуков, напевов, цветов, тонов, линий, запахов, форм — Россия! Вы, молодые, не знаете, как долго был неприемлем „Зеленый шум”, да ведь это же настоящий импрессионизм, декаданс!