Нет — четырежды не прав ты! Разве не ее губами
Клятва здесь произносилась так недавно? На такое
Кто ж способен? Кто смеется, кто так шутит над покойным?..
Слушай! — женщина до смерти и любить и помнить может.
Что же женщина?.. О, Боже!..
Робко голову склоняет. “Я согласна, — тихо шепчет, —
Горе нас соединило, больно думать о прошедшем.
Только будущим живу я... Счастье было, да — погасло...
Все печальное, больное — всё забудем. Я согласна...”
Что ж, могильщик, говори мне все, что хочешь, — не отвечу...
Память... Под могильным камнем остаешься ты навечно...
А у них сегодня — праздник. Спят под крышей под одною.
Дни идут... К своим могилам не приходят эти двое...
И никто уже не сменит роз увядших покрывала, —
Спите, кости всех забытых, — вам и вправду надо мало...
Спите крепко, спите вечно... А цветы — зачем они вам?
Это пышное убранство — для чего оно могилам?..
Не до вас живым, их думы сон ваш не обеспокоят.
В кои веки довелось вам отдохнуть от жизни, в кои...
Да и что вам слезы смертных — не о вас ведь эти слезы…
“Все живут — все умирают” — гаснут все земные звезды, —
Горе тем, еще живущим, кто о смерти забывает:
Серебром расшитый, красный гроб могильщик забивает —
С плачем горестным хоронят тех двоих, о вас забывших...
Забивает гроб могильщик — как вчера и как обычно...
Странной, дикой, горькой мысли улыбаясь, забивает...
Знает, знает он, могильщик, как должно быть, как бывает...
Отдыхайте, отдыхайте от забот и от событий,
Спите крепко, спите вечно, кости всех существ забытых…
Когда вдруг — необъяснимо — мной тоска овладевает,
Вспоминаю вашу участь и могильщика слова я...
1912
“Поэзия — прежде всего...”
…В 1912 году в провинциальном Кутаиси молодой 22-летний поэт старательно выписывал на своей самодельной афише, выполненной в модернистском стиле: “Студент Парижского университета Галактион Табидзе прочтет лекцию...” — трогательный документ нереализованной юношеской мечты. В том же году он знакомится с гимназисткой Ольгой Окуджава и навсегда запоминает сказанное свидетелем знакомства, своим двоюродным братом Тицианом: “У нее гениальные глаза!” Но Париж — далек и недоступен, а при чтении безутешных писем возлюбленного “гениальные глаза” вскоре увлажняются, поскольку по окончании гимназии их обладательницу родители отсылают учительствовать в другой город.
Попытка же оставшегося в Кутаиси Галактиона издать свой первый сборник стихов, заручившись поддержкой будущих читателей, оказалась не более успешной, чем его матримониальные планы, — откликнулись всего пятнадцать человек...
Естественно, что на фоне личных неудач из всего многообразия поэтических “тем и вариаций” начала столетия Галактион Табидзе выбирает наиболее созвучный своим тогдашним настроениям драматический сюжет. Сентиментальная присказка о зыбкости любовных клятв перед извечными законами жизни и стала рефреном “Могильщика” — по сей день одного из самых читаемых в Грузии стихотворений. Грузинская литературная публика, увлеченная “эстетикой смерти” Шарля Бодлера и русскими символистами, а до них — надсоновским заупокойным надрывом и подобными ему отзвуками английских и немецких “кладбищенских поэтов”, конечно же восприняла с восторгом весь этот аллегорический реквизит классического образца декаданса.
Более удивительна дальнейшая судьба этого стихотворения, его “долгожительство”.
Литературоведы, как известно, консервативны, и поэтому по сей день “Могильщик” наряду с “Мери” и “Луной Мтацминды” в академических курсах грузинской литературы считается шедевром раннего Галактиона. Интерес переводчиков Галактиона Табидзе к его ранним стихотворениям (помимо “культовости”) обусловлен, по-видимому, их нарративным характером, тем, что в них пока еще нет признаков той “пленительной неясности”, которая почти всегда оборачивается для переводчиков криптограммой с цепью семантически не разрешимых задач. “Могильщик” переводился на русский язык не единожды: впервые — Варламом Шаламовым (“галактионовский” том “Библиотеки поэта” 1983 года), а в последнее время — Георгием Яропольским, Паолой Урушадзе и Юрием Юрченко, чья работа и предлагается вниманию читателей.