Последнюю свою зиму Марфуша жила с Юрой и его молодой женой у нас на даче в Валентиновке. Вот, написала, и сразу стало стыдно: на даче, в Валентиновке, только не у нас, а у наших соседей. Впрочем, вы ведь еще не знаете, что у нас была дача в Валентиновке? Я совсем скоро расскажу об этом. А пока продолжу. Родители Юриной жены Марины жили постоянно в ближнем Подмосковье (теперь это место просто в черте города), но далеко от электрички. А у нас и в самом деле не было места для молодой семьи, ну, если, конечно, не рассматривать неправдоподобные варианты вроде того, что мама с папой могли бы уступить свою спальню. С моей мамой и вполне реальные варианты «работали», только если она сама их придумала. А тут Юра попросил пожить зиму в Валентиновке. А Марфуша будто бы нужна была, чтобы поддерживать огонь в очаге, пока Юра с Мариной будут в городе. Это, конечно, было необходимо, но я уверена, что больше всего Юре хотелось просто пожить с Марфушей. Вариант с нашей дачей мама отвергла с порога — формальная причина: дача была недостаточно утеплена, чтобы там можно было жить зимой. А на робкое предложение брата «довести дом до ума» мама только рукой махнула, она была уверена, что руки у Юры вообще растут не из того места. А вот дача соседа, генерала, для этого вполне подходила. Не помню, кто вел переговоры, но генерал неожиданно быстро согласился (кажется, такой вариант позволял ему оставить зимовать на даче их огромную овчарку). Так они и прожили — днем Марфуша с овчаркой, а вечером и ночью — все вчетвером. Наверное, Марфуша готовила и какую-нибудь еду, но тут она не была, прямо скажем, специалистом. На ее век разносолов не досталось, и призвания такого у нее не было. Но жилось им там душевно, тепло, и когда Юра с Мариной затемно возвращались из Москвы, в утопшем по окна в снегу нашем небольшом дачном поселочке приветливо светился один огонек. А что Марфуша жила «за еду», так какие тут могут быть сомнения! Нелепо предположить, что она могла хоть копейку взять с Юрочки. И не более лепо подумать, что она у него была, эта копейка...
Но вернемся к февралю 1947 года, когда я появилась дома после почти полугодичного отсутствия. Считать домом эту новую квартиру, да еще и без Марфуши, я еще должна была привыкнуть. Но привыкать к новой жизни предстояло не только мне. Мама, которая все это затеяла и уже готова была чувствовать себя победительницей, вдруг обнаружила, что у нее — впервые у нее — на руках немаленькая семья: папа, которого дважды в день нужно было отправлять на работу в надлежащем виде (в то время была мода на сорочки с пристежными воротничками, и мама сама приучила его менять воротничок два раза в день); «проблемный» Юра, который свою огромную любовь к маме совершенно не имел в виду выражать в форме примерного поведения и отличного прилежания (был в наше время в школе и такой предмет); «больная дочка», которой еще пять с половиной лет предписан был строгий постельный режим, в выполнении которого сама дочка могла взять на себя только послушное лежание в постели, а обеспечить ей уход и как минимум питание тоже ложилось на маму. Кстати о питании. Мама не для того рассталась с Домом на Набережной, чтобы каждый день мотаться в тамошний пункт раздачи кремлевских обедов с судками и авоськами. Временно она сумела разжалобить папу, и он разрешил шоферу Киму привозить нам кремлевку на дом. Но временно. К тому же «за это» папа запретил маме пользоваться его служебной машиной для каких бы то ни было иных начинаний. В общем, если справиться только с перечисленными здесь навскидку обязанностями, новая жизнь не сулила маме и минуты отдыха, ни на какие более грандиозные свершения не могло хватить ни времени, ни сил даже у привычного к домашней работе человека.