Но можно не отправляться в дали. Когда глаза его щурились, когда карандаш чертежника ехал, позабытый за ухом, на улицу, знала — он покажет тебе то, что не видела. Да, в городе, которым объешься за два дня (фразочка столичных жеманниц из Архитектурного института), в котором исхожены закоулки, исползаны чердаки, подвалы, прожиты годы, он поведет тебя туда, где не бывала. Помнишь, шли вечером мимо Петровской башни-толстухи, мимо длинных поленниц, мимо сколоченных на скорую руку курятников, кланяясь под веселое мокрое белье на ветру, потом в дверь кряхтящего дома, потом — на задохнувшийся чердак, с вяленой рыбой на желтых веревках, сундуками в оковке, вонью от кошек, — к оконцу скворешни, открыл — и! — купол Николы, обычно в черно-ржавом железе, — влетал в темный чердак — огромный и золотой, и алый.
Ну конечно, Юрочка просто подгадал, что будет закат, но ты поняла — вот она, дверь на небо, да, дверь, да, в тот самый рай.
А другой розыгрыш? Я познакомлю — сказал он вдруг — тебя с отцом — как будто ты не знала, что отец был убит во время Брусиловского прорыва в июле 1916-го (это для того, говорил потом Юрочка, что Он подарил отцу русскую победу навсегда, навсегда). Итак, что значит познакомит? Юрочка тянул тебя по черному городу 46-го — битый мертвый кирпич, ямины с желтой водой, деревья, на которых в апреле так и не появились листья, тормозили знакомцы — он говорил с ними быстро, сжимая косточку тебе на запястье — сейчас, Люша, сейчас полетим, полетим дальше... Хорошо ведь лететь по его родному городу с ним? Вот и дом с ленивыми пеликанами, рассевшимися на фасаде, — ты проходила мимо них, пожалуй, каждый день — но не видела, не знала, что если прижаться к стене щекой, то тогда различишь под лапами верхнего пеликана клеймо с пичугой в прочном гипсе и простые слова — «Лепщикъ П. Сокольскiй». Да, отец.
Пеликаны, павлины, совы, вороны, летучие мыши, мокрые жабы, петухи-горлодёры, даже фламинго — обитатели райских кущей пополам с пришлецами из похмельных кошмаров — чем псковские денежные тузы хуже московских? питерских? парижских? чикагских? Заказы сыпались на отца, как спелая вишня. Все лепила артель Сокольского. Юрочка помнил, как отец, не сняв жилета и лаковых туфель (а как вы хотите вести переговоры с главой банковского дома «Шалопайко и Ко»?), валился на пол, на медвежью шкуру, и копировал, копировал себе в тетрадку из парижских и венских журналов, не забывая, конечно, гипсовых красоток и торсы атлантов — персидских невольников...
Ну конечно, псковитянки, смотрящие с бывших банковских контор, меблированных комнат, гостиничек, домин хвастунов-провинциалов — все они отцовой работы. У них чуть взбитые кудряшки (в Питере был бы нонсенс!), чуть выпяченная нижняя губка (в Париже был бы нонсенс!), иногда — шейный платок и, разумеется, нос en trompette [1] .
Юра проделает на улице фокус — вытащит фотографию матери поры замужества и попросит сличить с ней гипсовых псковитянок. Неужели портрет? Лишь намеки? Нет, те же лучики глаз, то же лукавство. Неудивительно: с кого-то ведь надо лепить.
Как вообще они познакомились — Натали, дворянская барышня с вздернутым носиком и учебниками женских курсов, и насмешливый художник без громкого диплома и без влиятельных родственников? Они ели знаменитый раковый суп на пристаньке? Пили шампанское в Кутузовском саду под тру-ля-ля духового оркестра? Играли в характеры? Знаете, что за игра? Нужно, чинно пыля по общественному саду, пытаться угадать характер прохожих, основываясь на внешности, на одежде. Ну, например, у того господина платок багряного цвета и еще свиные усики — значит, законченный скандалист. У этой дамочки — нос несколько более длинный, чем следует, — разумеется, дамочка сует нос в чужие дела. У институтки — горящие щеки — ха-ха, она думает об учителе-французе и его шоколадных глазах. А этот — герой войны русско-японской или интендант с подтухшей совестью?