Как, верно, многие, с опозданием узнала я и о вехах жизни Бема, о его участии в знаменитом пушкинском семинарии С. А. Венгерова, о разнообразной деятельности в пражской эмиграции; о его искалеченной детским параличом телесной оболочке и внешности “доброго гнома” (графический портрет работы поэта А. Фотинского), о его аресте после взятия Праги советскими войсками и, видимо, тут же приключившейся гибели.
В предисловии написано о необходимости полного издания трудов А. Л. Бема. Еще бы!
Ю. Н. Тынянов. Литературная эволюция. Избранные труды. Составление, вступительная статья, комментарии Вл. Новикова. М., “Аграф”, 2002, 495 стр. (“Литературная мастерская”).
Тынянов посещал тот же венгеровский семинарий, что и Бем, будучи на восемь лет (на одно культурное поколение) его моложе. Когда б история России сложилась иначе, они спорили бы друг с другом в одних и тех же профессиональных аудиториях и на страницах одних и тех же научных изданий. Спорили бы наверняка о преемственности между литературными отцами и детьми (Бем) или отталкивании вторых от первых и обращении их, в пику отцам, к дедушкам и дядюшкам по линии словесности (Тынянов). Но история разделила нашу культуру надвое, так что мы можем судить лишь о слабых зачатках наметившегося спора (реплика жившего в свободной Праге Бема о “весьма ценной книжечке Тынянова” — “Достоевский и Гоголь (к теории пародии)” — и думать о так и не выявленной тут “плодотворности противоречий” (этими словами Виктора Шкловского Вл. Новиков назвал свое предисловие к тыняновскому избранному).
Знаменитый “формалист” начиная с 60-х годов уже серьезно переиздавался, изучался и комментировался — в первую очередь усилиями четы Чудаковых, Е. Тоддеса и того же Новикова. Можно, конечно, посетовать, что сколько-нибудь полного академического Тынянова (как и Бема) у нас до сих пор нет и вроде не предвидится. Но нынешний сборник я назвала бы удачной пропедевтикой к наследию Тынянова, своего рода обязательным вводным курсом. В него каким-то чудом вместилось все, без чего нет Тынянова-теоретика (вечно актуальные “Проблемы стихотворного языка”, остроконцептуальные “Литературный факт” и “Литературная эволюция”), без чего нет Тынянова — историка классической литературы в ее непрямолинейном движении (Пушкин, Тютчев, Достоевский, Гоголь, Некрасов, Блок, Хлебников) и нет Тынянова-критика (“Литературное сегодня” и “Промежуток”, которые и ныне по рейтингу цитирования хоть кого опередят)... Это и другое “без чего нельзя” снабжено не только постатейными комментариями, но и экскурсом “Основные понятия научной системы Тынянова” ( материал, форма, прием, установка и проч.): столько же дескриптивно-разъяснительный, сколько самостоятельный теоретико-полемический труд — один из многих трудов “тыняноведа” Новикова, с готовностью “подобравшего кошелек” (“...никто не подбирает кошелька”, — досадовал Тынянов в письме Шкловскому). Короче, в книге удалось совместить черты хрестоматии, учебного курса и оригинального исследования.
В виде попутной реплики напомню тем, кто сегодня издевается над — якобы совковым — понятием “литературный процесс” (та же тыняновская “литературная эволюция”), слова Тынянова: “У истории тупиков не бывает. Есть только промежутки”, — неплохое лекарство от (не чуждого и мне) ощущения “бесконечного тупика”.
Марк Щеглов. На полдороге. Слово о русской литературе. [Предисловие Андрея Туркова]. М., “Прогресс-Плеяда”, 2001, 318 стр.
Батюшки, на полке выстраивается — разреженным пунктиром — что-то вроде истории русской критики ХХ века (филологии, журналистики); книги сами разбираются между собой и живо лепятся друг к другу. Впрочем, когда я лет двадцати от роду конспектировала опоязовские сборнички в студенческом зале Ленинки, жизнь я искала в них, а не в статьях моего старшего (опять же на одно поколение) современника, так рано умершего Марка Щеглова (1926 — 1956), подававшего свой — неподкупный! — голос с основательным кляпом во рту. Мне и сию минуту страшно шагнуть из “амбивалентных”, но еще не убитых 20-х годов в то летаргическое предрассветное время.