Однако, листая сейчас сошедшее с памятных журнальных (новомирских, как правило) страниц, вижу: Тынянов поторопился насчет “литературной реакционности” “эпигонов добролюбовской статьи ”. Если в литературном развитии чередуются своеобразные “чет” и “нечет” (общая мысль Тынянова в кратчайшем изложении Новикова), то “нечетный” Марк Щеглов, вернувший критике в неимоверно трудное для этого время вес общественного деяния, стоит на своем месте так же прочно, как корифеи ОПОЯЗа — на своем. “Непотускневшие слова”, — утверждает предисловным заглавием А. Турков. Так ли? Слова как раз потускнели (превосходный язык — честный, серьезный, одушевленный, неиспорченно русский, — и тем не менее...), ибо потускнели многие поводы, по которым они когда-то говорились с несоразмерной этим поводам обстоятельностью. Не потускнел сам порыв сказать правду, о которой все давно догадываются, но — молчат. В иные времена этот порыв целиком и полностью совпадает с ответственностью собственно эстетической оценки; социальная “добролюбовская статья” с неотъемлемым элементом “реальной критики” становится актом внутрихудожественным. Без Марка Щеглова, без его суждений о “Русском лесе” Л. Леонова, без еще более дерзкой, еще более “добролюбовской”, и тоже 1954 года, статьи Георгия Владимова “К спору о Ведерникове” наша еще советская, но уже и под советская критика невесть сколько пребывала бы в спячке...
Томик Марка Щеглова — формат, печать, супер — издан красиво и с достоинством. Кроме избранного из того немногого, что он успел написать, — материалы к биографии, библиография, воспоминания его разномыслящих друзей-знакомцев В. Сквозникова и В. Кардина. (Оба подчеркивают его искреннюю лояльность тогдашнему идеологическому режиму, по-моему, несколько перегибая палку, — Щеглов, рано достигнув зрелости, был умен и чуток на фальшь.) Нельзя сказать, чтобы о Щеглове до этого томика позабыли; четырежды — нынче в пятый раз — издавалась его литературная критика, публиковались и “студенческие тетради”. И все-таки новое издание, с отрывом в пятнадцать лет от предыдущего, попадающее в радикально новый литературный контекст, — полезная неожиданность.
Вадим Кожинов. Как пишут стихи. О законах поэтического творчества. [3-е изд.]. М., “Алгоритм”, 2001, 320 стр.
Еще одна веха, еще одно значимое переиздание — книга тридцатилетней давности литератора и теоретика, изначально не согласного ни с “формальной школой” (несогласие было подкреплено “личным” открытием М. М. Бахтина и последующей дружбой с ним), ни с методиками “реальной критики”. О шестидесятниках (минувшего века) у нас толкуют весьма избирательно, забывая, к примеру, что коллективный труд “Теория литературы. Основные проблемы в историческом освещении. Образ. Метод. Характер”, изданный под эгидой ИМЛИ в 1962 году, тоже был типично шестидесятническим прорывом, но в другую, нежели “вечера в Политехническом”, сторону: он исподволь восстанавливал в правах идеалистическую эстетику Гегеля — Шеллинга — раннего Белинского — Ап. Григорьева... (о Страхове и Конст. Леонтьеве еще глухо молчали). Кожинов, наряду с С. Г. Бочаровым, Г. Д. Гачевым, П. В. Палиевским, был одним из лидеров направления, единственно близкого тогда моему литературному сердцу. Потом все если не разбежались, то разошлись в соответствии с по-разному понимаемой злобой дня, опрокинутой и на историю словесности. И новейшие последователи своего почившего идеологического вождя вряд ли будут растроганы моими воспоминаниями о человеке, умевшем уловить и вынести на свет в каждом образчике русской лирики любого века и десятилетия душу, мысль и мелодию, — чему отнюдь не мешал огромный массив познаний, которым он так и сяк ворочал в разные фазы своей деятельности.
Книга о стихах — что называется, популярная, нацеленная на воспитание умного слуха у поэтов и читателей поэзии. В ней важен незыблемо правильный баланс между понятиями “творчество” и “мастерство”, “вдохновение” и “умение”. Название же вскользь полемично по отношению к известной статье Маяковского: не “как делать” и даже не “как писать” стихи, а — “как пишут”. Прекраснейшие страницы — это “разборы” лирических пьес и фрагментов Языкова и Боратынского, Фета и Некрасова: извлечение сокровенного смысла из звучащей материи стиха, слежение за изгибом строки как постижение самой природы поэзии. Точность филологической формулы (“восторженная стремительность Языкова”; “строка буквально задыхается от обилия согласных, от противоречия размера и звукового состава” у Боратынского) только предваряет или итожит то, что дано прочувствовать при совместном с Кожиновым чтении самих стихов (“Не могу отказать себе в наслаждении привести здесь еще...” — и приводит, и учит разделить наслаждение). Кожинов — знаток и собиратель избранных шедевров незнаменитых русских поэтов; чудные стихи Дельвига “Когда, душа, просилась ты / Погибнуть иль любить...” так и хранятся у меня в памяти в кожиновской “аранжировке”. Удивительно, но многие страницы этой книги напоминают (и даже как бы предвосхищают — к примеру, в оценке И. Анненского) эссеистику “Аполлона в снегу” А. Кушнера, поэта, которого Кожинов не признавал из “партийных”, скажем так, побуждений. Воистину, любовь у них “не одинакая” (пользуясь словом Герцена о западниках и славянофилах), но — одна.