Итак, происходит неизбежное расслоение на идеологическую верхушку, своего рода богему, готовую и дальше экспериментировать, чей модернизационный потенциал не имеет никаких рациональных оснований, пределов и сдерживающих факторов; и на консервативное большинство, в целом уже удовлетворенное своим имущественным статусом и существующим положением дел, готовое строить общество на базе традиционных ценностей. В самом ближайшем будущем конфликт интересов грозит вылиться в откровенную войну, в жестокий передел власти на самой ее вершине.
Кинокартина “Займемся любовью” актуализирует и нехудожественно, но точно представляет ситуацию в лицах. Травестируя реальное положение дел, богема прячется за масками зайчиков, то бишь нищих провинциальных студентов. Эта стратегия была опробована еще в “Лимите”. Консервативная, непродвинутая часть правящей элиты представлена эпизодическими образами неприглядных братков-боксеров. Эти, дескать, только и умеют, что расстреливать, рвать на куски. Ну никакой фантазии!
Далее. Богема пускается во все тяжкие. Богема принимается за очередной эксперимент — эксперимент тотальной модернизации социальных институтов. Мальчик-зайчик является на чужую свадьбу, соблазняет чужую дуру жену, прячет ее в первом попавшемся туалете и — трахает! Впоследствии он закономерно гибнет вместе с коварной изменщицей, а богема рекомендует нам, зрителям, солидаризироваться с зайчиками-модернизаторами!
Теперь уже очевидно, что отечественная богема глядит на Запад всего лишь в целях имитации. Наша богема не собирается воспроизводить проверенные временем и достаточно надежные (ведь есть и такие!) западные социальные институты. Наша богема собирается шагнуть за черту.
Даже ее игры со здоровой массовой культурой Запада, по сути консервативной и охранительной, носят характер симуляции. Фильм “Займемся любовью” — это перевертыш, подлянка, коварный тест, призванный отмобилизовать своих и отбраковать неблагонадежных. Попраны все законы масскульта. Растоптаны консервативные идеалы, в качестве базовой ценности заявлен интерес тотальной модернизации всего и вся. Страна будет на ушах! На похоронах станут громко смеяться, а на свадьбах — беззастенчиво блядовать.
И в эту страшную, решающую для Родины минуту я шепчу, точно заклинание: если нет Закона, если молчит Бог, если сатанеет и разлагается одураченный народ, значит, вся надежда на тебя! Есть бастионы, которых мы не сдадим никогда: свадьбы, похороны, дети. Семья, ответственность, верность, любовь. Браток, брат-3, мститель, ангел истребления, заряжай.
СD-ОБОЗРЕНИЕ МИХАИЛА БУТОВА
ГОЛОСА И ЭХО. ОБУЧЕНИЕ ПОЛЕТУ
“Echoes” — The Best of PINK FLOYD EMI 2001
Впервые в жизни я услышал “Пинк Флойд” году в семьдесят шестом по телефону. Я был мальчик, даже не подросток, учился в обыкновенной районной школе. Здесь ценились дружба с махровой шпаной, умение ловко и неожиданно ударить ногой в пах — и вообще возможно более полное пренебрежение всякими понятиями из области чужого достоинства и человечности. Дабы менять на время систему ценностей, я посещал астрономический кружок во Дворце пионеров на Воробьевых горах. Сами астрономические занятия слабо отпечатались у меня в памяти. Важно, что в кружок ходили дети одушевленные и способные к мыслительному процессу, с ними интересно было говорить о том, что меня волнует. И мы часами, даже зимой, простаивали и болтали после занятий где-нибудь возле закрытого ныне, застекленного подъемника-эскалатора или прямо на пешеходной дорожке метромоста. К тому моменту мои познания в области современной музыки ограничивались твистами Чабби Чаккера, советскими миньончиками битлов и разной мути вроде ансамбля “Середина дороги”, а также подборкой на очень неплохой болгарской пластинке “Световна эстрада”. Там обретались “Странная женщина” “Дип перпл”, все четыре битла поодиночке, “Криденс” и развеселая группа “Манго Джерри”. Правда, по соображениям, наверное, идеологической бдительности имена исполнителей на конверте не стояли, и я уже потом, неуклонно повышая свою музыкальную грамотность, с радостным узнаванием атрибутировал заученные наизусть песни вроде “My Sweet Lord” или “Have you ever seen the rain” тем или иным из моих героев. Болгарскую пластинку я, конечно, любил более всех других — попадись она теперь мне в руки, убрал бы в рамку и повесил на стену.
Полузабытый Чабби Чаккер стал мне известен благодаря старому магнитофону “Днепр”, подаренному или скорее отданному за ненадобностью, вместо того чтобы выбрасывать на помойку, теткой. “Днепр” ничего не записывал, а проигрывать умел только двухдорожечные монофонические пленки на девятнадцатой скорости — ничего, кроме прилагавшегося к нему Чаккера, мне в таком формате ни разу не попалось. Здоровенный, как полтора телевизора, в полированном деревянном корпусе, с тяжелой подъемной крышкой, с мигающим зеленым глазом лампового индикатора (анод темнел посередине совсем как зрачок), магнитофон “Днепр” имел склонность то и дело впадать в кому, мощный с виду электромотор прекращал вращение, и музыке наступал конец после быстрого ниспадающего взвыва. Эмпирическим путем я определил клеммы, на мгновение перемкнув которые, вызвав разряд, искру, можно было вернуть музыку к жизни: восходящее завывание — и пошло-поехало как ни в чем не бывало. Чтобы замкнуть, использовал большие хозяйственные ножницы. Однажды я не заметил, что покрытие на их кольцах где-то откололось, повреждено, — и ток потек через мои пальцы. Сильного ожога вроде и не случилось, но пальцы и половина ладони мигом почернели. Потом еще неделю я, словно Фредди Крюгер (тогда еще не явившийся на свет), пугал одноклассниц черной рукой.