Наталья Максимовна заполняла историю болезни, поскрипывая пером. Мы были в комнате одни. Врач давно мне нравилась как женщина, но я знал, что за связь с зеком могли ее уволить или по какой-то статье осудить на три года.
Вдруг Наталья Максимовна встала, не дописав, подошла ко мне и сама нежно склонила к себе мою голову, поцеловала меня…
Вскоре утром, перед разводом на работу, в барак явился нарядчик и велел мне вместе с двумя зеками, в чем-то провинившимися, идти на сопку могилы выдалбливать.
— Ошибка! — ответил я. — Фамилия перепутана.
Нарядчик повторил свое требование, а дневальный сказал:
— Путался с бабами, погорел, а прикидываешься дурачком.
Мрачная сопка с грубым низким кустарником. Стужа, ветер с моря, низкие облака, мокрый снег. Лопаты да и кирка скоро тупились о каменистый грунт, высекая искры. Даже конвоиру, сытому, в добротной шинели, тяжко было торчать здесь, а про нас и говорить не приходится.
Уставал, хотелось вернуться к детям.
Со временем меня снова взяли в большой корпус больницы дежурить по сменам, когда там была крайняя нужда в медицинских сестрах.
Редко видел я Наталью Максимовну и всегда при народе — словечком не перекинешься, но как-то встретились в безлюдном проходе между корпусами. Она сказала:
— Оправдалась я и вас оправдала… Няня Шура освободилась. — Поправила платок. — Закончился менингит, нет смертей… Вам сколько до конца срока?
— Много еще дюжить, как скрипучему дереву на ветру…
Поспешили расстаться, чтобы кто не заметил нас. Надо было бы спросить, нет ли известий о ее муже. Народ искал без вести пропавших на фронте, угнанных в Германию, спрятанных в тюрьмы, в лагеря, высланных на окраины отечества. Где-то мог затеряться и муж Натальи Максимовны.
Я вспомнил, как мы, зеки, работали на одной из станций Западной Сибири и видели в тупиках десятки скотских вагонов, заполненных людьми. Уходил один состав, его место занимал другой на запасном пути. Тут же, на местном кладбище, и хоронили несчастных немцев, крымских татар, ингушей, чеченцев, не вынесших тяжелую дорогу…
О жизни в стране мы знали из писем родственников — ведь не всегда контролеры вымарывали недопустимый для нас текст; знали из рассказов только что осужденных. Наконец, многое читали в газетах, как говорится, между строк; оттого и встреча моя с волей в конце срока, давно желанная, не была переселением в царство без печалей. «Вольным» намаялся тоже.
Прошли годы. Я был оправдан «за отсутствием состава преступления», восстановлен в Союзе писателей.
Однажды, вернувшись из командировки, отстукивал на машинке очерк. Телефонный звонок.
— Вы ошиблись, — ответил я в трубку. — Что? Да. Какая Луиза?
Сел к машинке. Снова звонок.
— Луиза Кремер? Дети? Как же не помнить! Вы — откуда?
Она звонила мне из отдела кадров Союза писателей. Нахлынуло прошлое. Больница, врач Наталья Максимовна, няня Шура, горластые мамки, конвой и больные младенцы…
В прихожей Луиза заменила ботинки тапочками, вынутыми из своей сумки, и следом за мной прошла на кухню.
— Чайку попьем, — сказал я, — там этого удовольствия не бывало.
— Сперва не хотели давать ваш телефон, а потом все-таки уговорила.
Она села за стол лицом к окну. Заметна седина в густой шапке волос. Исхудалые щеки. Два металлических зуба. Глаза грустные.
Помешивая сахар ложечкой в стакане с крепкой заваркой, Луиза, не торопясь, рассказывала о том, как освободилась и ей в захудалом городишке не давали паспорт. Живи в деревне. А как жить? В лагере утром получишь хлеб, три раза в день горячее. Постель. Последний год была медицинской сестрой при враче. Даже и в режимном женском лагере терпимо жилось, а освободилась…
— Коров пасла. Едва доверили.
Мне припомнился маленький Филипп фон Цезен, однако сразу не решался заговорить о нем.
— Приезжаю в село на родную улицу, — вспоминала она. — Домик наш занят. У соседей отцовское письмо. Разыскивает маму, детей. Я — самолетом к отцу. Его из армии отправили в трудовой лагерь, из лагеря — на поселение в Сибирь. Богатый колхоз. Отец восстановлен в партии, начальство в деревне. Не женился, но и нельзя назвать холостым. Домик. Сад, огород. Хозяйка вежливая, бухгалтер. Немка из высланных. Отдохнула бы я там на отличном питании, да что-то не пожилось. А маму и сестру я нашла просто. Попадает на глаза моей сестре статья в «Комсомольской правде» — похвалили за высокие урожаи Якова Кремера. Не отец ли? На письмо фатер телеграммой откликнулся. Он — Алтай, а мама — Омская область. Привез маме денег, продуктов мешок. Как они там неделю прожили — не знаю. Только не позвал отец маму в свой колхоз.