Программа Александра вовсе не была просто охранительная и контрреволюционная. Глубоко ненавидя антихристианский дух заговорщиков-карбонариев, он понимал, что их сила и влияние — в недостатках самих традиционных христианских монархических режимов, против которых выступали масоны-иллюминаты. Революционеры и стоящий за ними «враг рода человеческого» обрели такую силу потому, что высшие сословия традиционных государств, делая вид, что служат Богу, служили большей частью только «маммоне». И потому традиционные монархи и традиционная Церковь оказывались столь слабы перед бунтовщиками.
Александр вполне отдавал себе отчет, что Россия находится не в более благополучном состоянии, чем Испания, Португалия или Королевство Обеих Сицилий. И в его Империи заговорщики, буде они появятся, найдут немало горючего материала и в крестьянском рабстве, и во всеобщей политической несвободе, и в безграмотности и духовной непросвещенности народа, и в ленивой медлительности большей части духовенства.
Восстания в юго-западной Европе показали, что времени на реформы осталось немного. Или законная императорская власть успеет освободить, обогатить и просветить народ и тем ликвидирует потенцию революционного взрыва, или инсургенты поднесут огонь к хворосту народного недовольства, и поднимется пламя, в котором сгорит и Россия, и Православная Церковь, и большая часть Европы. Спокойные, методичные и неспешные реформы, рассчитанные на десятилетия образования, просвещения, перевоспитания народа, превращались в бег наперегонки с революцией.
«С Троппауского конгресса (осень 1820 года. — А. З. ) решительно началась новая эра в уме Императора Александра <…> Государь вполне отрекся от прежних своих мыслей», — отмечает Н. К. Шильдер51. Биограф имеет в виду отход Александра от либеральных воззрений, но в действительности отречение было в ином. Император отказывается от благодушного отношения к своей миссии освободителя и просветителя России. Перед его духовным взором открываются те бездны зла, над которыми протекает жизнь человечества. Руссоистский идеал природно совершенного человека, которого портит и извращает плохое общественное окружение, идеал этот пересматривается Александром. «В Александре не могло уже быть прежней бодрости и самонадеянности, — писал в это время хорошо знавший Царя Петр Андреевич Вяземский. — Он вынужден был сознаться, что добро не легко совершается, что в самих людях часто встречается какое-то необдуманное, тупое противодействие, парализующее лучшие помыслы, лучшие заботы о пользе и благоденствии их… Тяжки должны быть эти разочарования и суровые отрезвления. Александр их испытал: он изведал всю их уязвительность и горечь»52.
Князь Меттерних вспоминал признание Александра, сказанное ему на Троппауском конгрессе: «Между 1813 годом и 1820 протекло семь лет, и эти семь лет кажутся мне веком. В 1820 году я ни за что не сделаю того, что свершил в 1813. Не Вы изменились, а я. Вам не в чем раскаиваться; не могу того же сказать про себя»53. «Относительно душевного состояния Императора Александра могу свидетельствовать лишь о совершенно очевидном для меня обстоятельстве, — продолжал в другом месте своих воспоминаний Меттерних, — только одна главная мысль занимала и тревожила его в последнее время — спасти себя и свою страну от гибели (d’une perte), которая ему казалась неминуемой»54.
Раскаянье Государя было тем более глубоким, что из самой России к нему стали приходить крайне волнующие известия. Как раз в те дни, когда в Лайбахе и Троппау министры и государи главных держав Европы пытались остановить революционный пожар, полыхавший на юго-западе континента, из России пришла весть о бунте в лейб-гвардии Семеновском полку. Опять же большинство современников и историков говорят о болезненной мнительности Александра, который увидел за банальным солдатским возмущением, вызванным излишними строгостями командира, заговор мировой революционной «закулисы». «...Никто на свете меня не убедит, чтобы сие происшествие было вымыслено солдатами или происходило единственно <…> от жестокого обращения с оными полковника Шварца (командира полка. — А. З. ), — писал Александр Аракчееву 5 ноября 1820 года и объяснял далее: — ...Признаюсь, я его приписываю тайным обществам, коим <…> весьма неприятно наше соединение и работы в Троппау»55. Цель возмущения, как счел Александр, была испугать его и заставить, прервав занятия Конгресса, вернуться в Россию, так и не решив вопрос с подавлением революций в Испании и Неаполе. Меттерних вспоминал, что, получив известия о бунте, русский Император сразу же сказал ему, что за возмущением стоят «радикалы».