«Обязательно пойди в Пратере на Riesenrad » [14] , — наказывал мне отец перед моим отъездом в Вену. Это было его единственное потрясение в полуразрушенной дунайской столице — чертово колесо, Riesenrad в парке Пратер, он все-таки прокатился на нем, он все-таки увидел Дунай, и Stefansdom [15] , и ратушу, и Votivkirche [16] , и задымленное, зияющее пустотами небо почти с высоты бомбардировщика, он все-таки успел: союзники (а может, большевики?) разбомбили парк и вдрызг разнесли колесо несколько дней спустя, а пока, как и все остальное в немецкоязычной части света, безлюдные аттракционы исправно работали, невзирая на войну и общую гуманитарную катастрофу . «Обязательно пойди на Riesenrad », — твердил он мне через пятьдесят с лишним лет, уже не вставая с постели, — я, собственно, пришел попрощаться перед отъездом — на кой мне в мои тридцать семь этот сраный Riesenrad, хотел было я ответить ему, но, слава богу, промолчал.Впрочем, эта отцовская увлеченность всякими диковинами заслуживает более пристального моего внимания: передвижные зверинцы, зоопарки, серпентарии, гонки мотоциклистов по вертикальной стене, представления Вольфа Мессинга или китайский цирк эпохи раннего Мао Цзэдуна неизменно возникали в его рассказах, как и упомянутый уже криничанский фуникулер и — особый случай — Прозрачный Человек, передвижной экспонат из стекла, привезенный в Станислав в немецкие времена, произведение прусской дисциплины мысли и естествоиспытательского гения, незаменимый при изучении анатомии, — сквозь стеклянную поверхность тела можно было наблюдать за работой искусственных внутренних органов — за кровообращением, выделением желчи, желудочного сока, за лимфой, слюной, мочой, спермой, все было окрашено в соответствующие цвета, пребывало в постоянном движении и взаимодействовало, выставка продолжалась две недели, и отец почти ежедневно приходил на все это смотреть. Потом Прозрачного Человека упаковали в специальный футляр и в бронированном вагоне повезли дальше, куда-нибудь в Тернополь.
Станцию Wien-Nord союзники разбомбили на следующую же ночь, после того, как отец со своей матерью ее покинули (смерть никак не могла попасть в такт). Относительно них у запаниковавших неизвестных берлинских стратегов наконец-то вызрело решение: после двухнедельного пребывания в бараках в огромном лагере под Веной их со всеми родственниками и еще несколькими десятками беглецов отправили вглубь Австрии и расселили в некоем Зитцграсе или в какой-то другой деревне с похожим названием (я не нашел его ни на одной карте, но все равно вижу этот Зитцграс во всей его типичности: готическая церковь, часы на колокольне, улочка с почтой и винной лавкой, воркование голубей, старое баронское поместье на холме — ein SchloЯchen [17] , каштановая аллея, на горизонте — Альпы, водяная мельница и купание в зеленоватой воде. По-другому просто не бывает!). И пока кончалась война, пока последние белокурые бестии отдавали жизнь за Тысячелетний Рейх от Атлантики до Индийского океана с Трансильванией и Скифией включительно, пока австрийцы провозглашали, что они все же австрийцы, а никакие не фашисты, пока все это происходило, повсюду набирала силу весна, отец дослушивал свои последние в жизни лекции по мертвому языку, по каким-то другим языкам. Потом наступило лето, американская администрация еще не знала, как им быть с этими Displaced Persons [18] , но периодически подкармливала их солеными орешками, пивом в банках и плотно набитыми короткими сигаретами с верблюдом и пирамидой на желтой пачке.