И вот в один из вечеров, где-то в середине этого увлекательного процесса, когда я, орудуя ножом как ледорубом, одной рукой выламывала из оледенелой пачки пельмень, а другой вставляла кипятильник в стакан, раздался звонок.
Звонила Татьяна Фирсова.
Она поинтересовалась, как идут съемки, и, узнав, что пока никак, поболтав о том и о сем, хотела было положить уже трубку, как услышала в трубке ей непонятное — “плюх”. Именно с этим изумившим ее звуком ушел на дно стакана очередной замерзший, точно детёныш мамонта, пельмень.
Она не подала виду и решила продолжить беседу. Где-то минут через семь она дождалась следующего “плюха” и, едва сдерживая свою природную любознательность, с замиранием сердца спросила у меня своим громким учительским голосом:
— А что это у тебя там все время плюхается?
— Я варю пельмени, — сказала я и поведала ей о своем изобретении, которое можно, если у них здесь в Киеве есть патентное бюро, зарегистрировать как открытие и получить хоть какие-то деньги.
Татьяна тут же все поняла и не позвала — а приказала своим зычным голосом учительницы сейчас же немедленно прийти к ней в гости.
Я подчинилась.
Дома у Татьяны меня ожидал стол, накрытый словно к Новому году или к какому-то национальному празднику, дню украинского сала, например, или дню украинской горилки, — тогда в Киеве было модно праздновать все украинское, а на площадях можно было запросто встретить ряженых Богдана Хмельницкого или Мазепу, которые вопили на всю площадь рыдающими голосами про ридну неньку Украину, не забывая при этом время от времени потрясать, как погремушкой, бутафорской, но довольно внушительной булавой, а собравшийся народ им сочувственно внимал, залезая иной раз на фонарные столбы; на Андреевском же спуске сидел настоящий кобзарь в вышитой украинской рубахе, синих атласных шароварах, подпоясанный желтым кушаком, с лежачими усами, как у Тараса Шевченко, словно сошедший со старинных картин, и слепой, как Гомер, играл на кобзе непонятное нечто. Украина словно выпала из общего исторического контекста и вернулась в свое собственное мифологическое время, похожее на детство...
Но оказывается, стол накрыли в честь моего прихода, поняв, что я в гостинице Довженко точно уж дошла до ручки, если варю там в стакане пельмени и одновременно, в состоянии эйфории, в кое впадают все долго голодающие люди, пытаюсь продать свой способ варки как научное открытие.
Все последующие дни моего пребывания в Киеве я была сыта и ночевала у Татьяны. Там же ночевал еще один наш сокурсник, в будущем талантливый писатель и художник, Юрий Петкевич, который как раз в это время приехал в Киев из Белоруссии предлагать руку и сердце какой-то молоденькой и дюже гарной украинской дивчине , которую так никто никогда и не увидел: рано утром, стоя в черных сатиновых семейных трусах, он гладил свои брюки и уходил на весь день женихаться.
С Татьяной мы ходили в гости к ее родителям, которые жили рядом с площадью Незалежности, где в то время стояли палатки, из которых выглядали парубки с чубами на остриженных наголо головах. Парубки голодовали под жовто-блакитными флагами за незалежность , такими же желто-голубыми повязками были обвязаны, как у Щорса, и их лбы, что придавало им мученический вид, и жители города, гордясь ими и жалея своих голодных хлопцев, приносили им минеральную воду в больших пластмассовых бутылках. Я, сама наголодавшись, понимая, что это такое, тоже невольно им сочувствовала и поставила, внеся в незалежность Украины посильную лепту лично от себя, одну бутылку нарзана.
В Киево-Печерской лавре, пробираясь по пещерным лабиринтам, мы случайно обнаружили мощи Ильи Муромца, и я была потрясена тем, что он был не сказочным героем, как мне представлялось, а жил на самом деле. Мощи его действительно были богатырскими. А значит, и былины были не вымыслом, а историей, которая была былью.
Стояла осень, и Киев из-за каштанов, один за одним со звуком кастаньет падающих на брусчатку, был похож на Париж, в котором я только что побывала.
Я всерьез была счастлива тем, что нахожусь на своей исторической родине, откуда происходили мои предки по матери, и она, моя родина, так прекрасна.