Берясь за эту работу, я прекрасно понимал, что гонорар подобных размеров выдаётся отнюдь не за легальную деятельность. И поэтому, когда в зеркале заднего вида вдруг появились отблески стремительно приближающихся полицейских мигалок, а перед нами, словно из ниоткуда, материализовался чёрный внедорожник без опознавательных знаков, перекрывший нам дорогу, я не очень-то и удивился.
Резко ударив по тормозам, я вывернул руль в сторону, пытаясь предотвратить столкновение. Машину занесло, и её развернуло вокруг своей оси, впечатав боком в металлический отбойник, тянущийся вдоль дороги. В следующее мгновение я, не без чужой помощи, вылетел с водительского сидения и растянулся на мокром асфальте. Это стремительное перемещение оглушило меня настолько, что я не сразу сообразил: погасшее вдруг зрение было следствием насаженных на глаза затемнённых лыжных очков. Теперь я ничего не видел, зато отчётливо слышал всё, что происходило вокруг меня: вой сирен, короткие распоряжения кому-то о чём-то, шарканье тяжёлых ботинок по асфальту, стоны лежащих неподалёку от меня ребят. Им, видимо, тоже досталось не хило.
Мои руки были умело, до хруста в суставах, заломлены за спину, а голова прижата к шероховатой поверхности мокрой дороги — так крепко, что мне не удалось выдавить из себя даже рвавшийся наружу стон. Работали профи.
«Чем же эти ребята занимались, если на захват обыкновенных водил подрядили полноценный спецназ?» — подумал я.
Эта мысль была риторической. Не суть, чем они занимались, главное, что теперь я являюсь неотъемлемой частью какой-то спецоперации. В бурной молодости мне уже приходилось сталкиваться с подобной ситуацией, и я знал, чем такие мероприятия обычно заканчиваются. Неведомо откуда взявшаяся кровь струйками стекала по лицу и тут же смывалась потоками проливного дождя.
Пролежал я в таком состоянии недолго, если, конечно, можно было положиться на собственные ощущения. Минут эдак двадцать. После чего, особо не церемонясь, меня рывком поставили на затёкшие ноги и втолкнули в низкую машину. О том, что она была низкой, я узнал в момент посадки, когда больно приложился головой о бортик. Увидеть я его, по понятной причине, не смог. Судя по взрыву хохота, со стороны это выглядело весьма комично, хотя я бы мог с этим поспорить. Но я лишь вежливо улыбнулся. Что взять с юродивых?
Наручники глубоко врезались в запястья, и теперь, когда я их придавил к спинке сидения массой собственного восьмидесяти пятикилограммового тела, боль стала невыносимой.
— Не могли бы вы, уважаемые, снять с меня эти железки? — обратился я к усевшимся с обеих сторон полицейским. — Вы вон как меня обложили, я ведь никуда от вас не денусь.
Ответом мне был резкий тычок локтем под рёбра, от чего меня скрутило в позу вопросительного знака.
— Да, не любили вас в школе, верно, обижали сильно. Вот вы и выросли такими вот злыми.
Очередной удар, теперь уже со второй стороны, подтвердил мою гипотезу, и я умолк, решив более не искушать судьбу. Но мои конвоиры, видимо, строго придерживались правила «Бог любит троицу», и один из них влепил мне, скорее обидную, чем болезненную затрещину, рутинно, при этом, пообещав навалять мне не по-детски позже.
Так мы и прибыли в районное отделение полиции, где я подвергся неприятной процедуре личного досмотра с пристрастием. Ребят я с момента задержания больше не видел. Их, видимо, увезли в другое отделение, чтобы помешать нашему общению. Переодевать в оранжевую робу, как это делалось в западных боевиках, меня никто не стал. А жаль, сухая одежда мне бы не помешала. У меня отобрали лишь шнурки, ремень и личные вещи, после чего оповестили о правилах поведения в этом чистилище и повели по длинному коридору следственного изолятора к отведённой мне камере под номером 15. Двери за мной захлопнулись с громким лязгом, и я остался один на один с собственными мыслями.
Не сходя с места, я бегло осмотрел унылое помещение метров под двенадцать. Вся утварь состояла из намертво прикрученных к полу столика, двух табуреток, такого же количества бетонных возвышенностей вдоль стен — жалкой имитации коек, где лежали свёрнутые в трубочку тонкие матрасы, ну и грязного открытого унитаза из нержавейки с не менее грязным маленьким умывальником в стене. Вопреки стереотипам, созданным киноиндустрией, где камеры следственных изоляторов непременно населяют личности с суровыми выражениями лиц, я оказался абсолютно один. И лицо моё в данный момент никак нельзя было назвать суровым, скорее уставшим и обречённым. Меня моё одиночество в данную минуту вполне устраивало. Делиться с кем бы то ни было своими впечатлениями, а тем более выслушивать чужие, совсем не хотелось.