Клейтон Мэтьюз
Новый Орлеан
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ВОСКРЕСЕНЬЕ
Глава 1
Новый Орлеан
Бейсн-стрит блюз
Город Лунного серпа, как его еще называют.
Французский квартал: он для Нового Орлеана то же самое, что Монмартр для Парижа, Касба для Алжира.
— Жара, знаете ли. Жарища адская.
Летом относительная влажность достигает семидесяти семи процентов. Пройди всего квартал, и одежду хоть выжимай. Обувь за ночь обрастает плесенью.
— Но вот помереть здесь мне бы не хотелось. Они же всех хоронят поверх земли. Господи прости и помилуй!
— Город мертвых.
— Мокнешь, мокнешь и опять мокнешь! Меня, например, без палки на улицу не выгонишь. Чертов городишко — ниже уровня моря, ты что, не знал? В любой момент поплыть может!
Запах жарящихся кофейных зерен; зеленые бананы и красное дерево прямо с борта судна, только что прибывшего из Центральной Америки, и везде магнолии, распускающийся по ночам жасмин, жимолость и душистые оливы.
— Ежеви-и-и-ика!
Город терпимости.
Кое-кто называет его самым порочным городом во всей Америке.
Излюбленные увеселения новоорлеанцев заключаются в любовных утехах, выпивке, еде и танцах — обычно именно в таком порядке.
Двести пятьдесят лет назад на этом месте было одно только поросшее кипреем болото. Когда в 1803 году Соединенные Штаты выкупили Новый Орлеан у Франции, его население насчитывало десять тысяч.
Сегодня оно превышает миллион.
Книжных магазинов в Новом Орлеане меньше, чем в любом другом городе примерно таких же размеров, и даже лучшие пьесы идут при полупустых залах. Чтение и хождение по театрам отвлекают от других, куда более соблазнительных удовольствий.
Веселый такой городишко.
Если каким-то образом убрать из города гомиков, его население сильно поубавится.
Бербон-стрит.
Бары, ночные клубы и еще бары, некоторые не закрываются никогда.
— За обслуживание не берем, минимальный заказ не устанавливаем!
Город, забывший тревоги и заботы.
Французский квартал кишит шлюхами, в том числе и мужского пола, мелкими жуликами, наркоманами, бродягами, пьяницами, туристами. И архитектурно такой же красивый, как любой район любого города мира.
Старая река.
«Горестная река» — во всех песнях. Миссисипи.
Джамбалая, пирог с раками, креольский суп из стручков бамии, помпано en papiliote (Марк Твен однажды сказал: «Упоительна, как наименее греховная форма порока»); устрицы на створках, то есть устрицы по-рокфеллеровски, придуманы в Новом Орлеане. У «Антуана», конечно, где же еще?
Музыка.
«Похороны под джаз».
Джаз родился здесь. Но борделей и притонов на Бейсн-стрит уже нет — Сторивиль был закрыт в 1917 году.
Кое-какой джаз в стиле диксиленд можно услышать во Французском квартале еще и сегодня — приманка для гуристов в заведениях вдоль Бербон-стрит.
Неплохой, может быть, джаз, но не в первопроходческих традициях Джелли Ролла Мортона, Банка Джонстона, Кида Ори, Сачмо, он же — Луи Армстронг, Папы Селестина — список этот нескончаем, как сама музыка.
Кто же сможет забыть такие вещи, как «О, неужели он не нагулялся», «Острая штучка», «Билл Бейли, вернись, пожалуйста, домой» и «Хорошего человека днем с огнем не сыщешь»?
Марди-Гра, вторник на масленице.
— Подайте хоть что-нибудь, мистер. Умоляю, мистер!
Изобильный вторник.
Пик года в Новом Орлеане приходится отнюдь не на Рождество и даже не на новогоднюю ночь, а именно на этот день, на последний день масленицы.
Балы в несметном множестве, день и ночь парады — да все, что только душа пожелает.
Король Рекс, повелевающий; король Комус — растлевающий.
Для многих, в том числе и для самих его жителей, Новый Орлеан и есть олицетворение Марди-Гра.
Если я вдруг перестану любить,
Ноги у рыбок станут расти,
И яйца коровы будут нести,
Если я вдруг перестану любить.
Скорбная среда.
Утро «после того», о котором Ринг Ларднер — писатель-сатирик однажды сказал: «Чувствую себя, как Рекс в состоянии Комуса».
— Милый?
— Что?
— Сам знаешь — что, Мартин Сент-Клауд! Прекрасно знаешь — что! Черт бы тебя побрал!
Сенатор Мартин Сент-Клауд сжал ладонью ее лобок и принялся поглаживать его круговыми движениями. Одри приподняла ягодицы, крепче прижимаясь к его руке.
— Давай, папуля, давай!
Рука сенатора замерла.
— Знаешь, когда ты так говоришь, — я всегда задумываюсь…
Она вскинула голову и уставилась на него злым взглядом.
— О чем же это?
— Когда ты зовешь меня папулей, невольно приходит в голову: а не воображаешь ли ты, что трахаешься со своим папочкой? Психоаналитики утверждают, что многие девочки испытывают к своим отцам кровосмесительную тягу…
Она замахнулась с явным намерением отвесить ему оплеуху, но сенатор увернулся и, ухмыляясь, ввел палец в ее влагалище, раскрытое, мокрое и горячее.
Одри напряглась и окаменела, вскрикнув:
— Давай же, будь ты проклят, и прекрати эту чушь насчет психоанализа! Давай скорее!
Давно приведенный искусными манипуляциями Одри в состояние полной готовности, Мартин устроился на ней поудобнее. Она направляла в себя его член умелыми движениями. Войти в нее оказалось так же легко и естественно, как дышать. Одним движением он проник в самую ее глубь. Они столкнулись, словно ослепленные ненавистью соперники.
Намеренно растянутая прелюдия ласк ускорила события, и они одновременно достигли кульминации с головокружительной быстротой, испытав ощущение, как от внезапного взрыва.
Они прильнули друг к другу. Одри яростно стиснула его дрожащими руками, ее хриплое дыхание обдало ему ухо. Через минуту ее объятия ослабли, и Мартин перекатился на спину, стараясь умерить отчаянное сердцебиение.
Одри шевельнулась.
— Для стареющего сенатора у тебя неплохо получается…
— Что значит для стареющего? — притворно оскорбился Мартин.
У нее вырвался сдавленный смешок. Этот звук иногда напоминал Мартину тявканье пуделя.
— Ну… время от времени я замечаю признаки… увядания… или опадания… Разве это не симптом старости?
На этот раз она расхохоталась от души и во все горло, и смех ее прозвучал более чем непристойно.
Она уже предусмотрительно отодвигалась от него и спрыгнула с кровати с обманчивой и грациозной стремительностью кошки, так что Мартин, нацелившийся шутливо шлепнуть ее по соблазнительному заду, промазал как минимум на фут.
Когда Одри Фейн поворачивалась спиной, становилось заметно, что она слегка кривонога, однако это нисколько не умаляло ее очарования, напротив, лишь добавляло привлекательности.
Мартин потянулся к ларцу, стоявшему на ночном столике, и достал из него сигару. Обрезав кончик, он старательно раскурил ее и вдохнул крепкий ароматный дым. Сигары были кубинские. Он имел возможность доставать несколько коробок в год через Женеву, откуда они поступали в Соединенные Штаты в немаркированной упаковке. Он испытывал некоторые угрызения совести, поскольку понимал, что любой из его противников мог бы сделать себе политический капитал на том факте, что сенатор США Мартин Сент-Клауд курит контрабандные сигары с Кубы.
А с другой стороны, криво усмехнулся он про себя, существует еще пара-тройка таких вещей, узнать о которых оппозиции было бы куда радостнее.
Его роман с Одри Фейн, к примеру.
Человек — пленник своих страстей, мелькнуло у него в голове; мысль, конечно, не очень оригинальная, но в его случае как нельзя к месту.
Ворвавшийся в комнату с Бербон-стрит оглушающий шум заставил Мартина вскинуть голову и насторожиться. Спустив длинные ноги с кровати, он накинул халат, распахнул створки французского окна и вышел на балкон.
Квартира окнами выходила на Бербон-стрит. Принадлежала она, конечно, Одри. И хотя та снимала квартиру на весь год, пользовалась ею нечасто — за исключением последних дней масленицы. Богемная атмосфера Французского квартала была для новоорлеанца из высшего общества достаточно пикантной, чтобы побродить по нему скуки ради. Но постоянно жить здесь? Нет, Боже упаси!