Его дорога проходила через арку, пронзающую серую многоэтажку насквозь. Нужно было окунуться в прохладный колодец этого перехода, расписанного во все цвета радуги многочисленными аэрозолями, медленно, но верно убивающими озоновый слой Земли, Костя вошел в тень, не предчувствуя дурного. И когда навстречу из солнечного двора вышел человек, Орлов не испугался.
Прохожий.
Но темная на фоне залитого солнцем двора фигура неожиданно преградила дорогу.
— Константин Орлов? — спросил человек.
— Да. — Костя поднял голову и зацепился взглядом за широкий, толстый обрубок пистолетного глушителя, торчащий из складок плаща незнакомца.
«Твою мать, — пронеслось в голове у Константина. — Вот и все. Кончилось».
За короткий миг перед его глазами пронеслось все, чего он в жизни еще не сделал. Не женился, не воспитал сына, не издал ту самую книгу… Вероятно, испуганная душа уже отдалилась, самую малость, от тела. Потому что перед внутренним взглядом Орлова мелькнула сюрреалистическая картина из старого и большей частью забытого сна. Константин во главе революционных матросов врывается на дачу Ельцина и застает там всю демократическую верхушку, включая рыжего Чубайса. Наставляет на них штык революционной винтовки и говорит…
Что говорит Орлов всем демократам страны, вспомнить не удалось.
— Лежать, бля! — надрывно закричали сзади.
Фигура в плаще вздрогнула. Костю сильно ударило в спину, он грохнулся на асфальт, нелепо взмахнув руками и придавив сумки. За мгновение до того, как щербатый асфальт ударил в лоб Константина, он услышал, как щелкнул боек пистолета. От этого звука все внутри словно бы оборвалось. В груди сделалось мокро. Орлов почувствовал, как холодные струйки стекают вниз, противно щекоча живот. Вокруг топотали, снова щелкнул боек. Еще раз. Кто-то вскрикнул. Послышался звук падения. Потом удары. Стон. Опять крик.
«Почему же я не умираю? — подумал Константин. — Почему не умираю? Неужели вот так и буду вечно лежать и подыхать тут… Или это такой ад для философов — вечно умирать, переживать свою смерть. Но почему мордой в асфальт? Система должна быть, не могу же я вечно на эти камушки смотреть. И кровь. Холодная какая-то… Почему холодная?»
Чьи-то руки аккуратно перевернули его на спину. Костя закрыл глаза.
— Живой, кажется. — Теплые пальцы дотронулись до шеи. — Точно живой! Ребята, «скорую»!
Опять затопотали сапоги.
Константин открыл глаза. Ему помогли сесть.
— Как вы себя чувствуете? — Перед глазами все плыло, чьи-то лица.
— Не знаю, — честно ответил Костя. — Мокро…
Он ощупал грудь, посмотрел на ладонь и неожиданно обнаружил, что кровь у него белая. «Жаль, что не голубая», — мелькнуло в голове.
Рядом, в луже молока, валялась раздавленная сумка и оранжевыми мячиками катались апельсины.
— Вот тебе раз…
— Живой, — прокомментировал кто-то. — Ребята, «скорая» отменяется. Взяли товарища в коробочку и домой…
«Ребята» в штатском помогли Константину подняться, собрать уцелевшие продукты и, взяв его в неявное, но надежное каре, повели к дому. Потрясенный Орлов молчал.
Буквально у самого дома он спросил:
— А вы кто?
— Не положено, — вздохнули сзади. — Это вы с Александром Степановичем обговорите. Он едет.
Уже войдя в квартиру, Костя понял, что ни одного лица из тех, кто сопровождал его, он запомнить не смог. Фигуры, да. Высокие, крепкие, плечистые… Но не лица. Словно его сопровождали не люди, а призраки.
Толокошин прибыл через некоторое время. Орлов успел выпить пять больших кружек своего любимого напитка. Наглотаться неведомо как уцелевшего коньяка и, более-менее успокоившись, приготовить себе небольшой обед из уцелевших продуктов. Однако, разбирая залитую сумку, Костя наткнулся на пакет с молоком, пробитый насквозь, и разорванный в клочки апельсин. Внутри снова все задрожало. Орлов вспомнил толчок в спину, падение и щелчок бойка. Пуля прошла в каком-то сантиметре от тела.
Александр Степанович нашел Константина сидящим на полу кухни в крайней задумчивости.
— Ты чего тут? — осторожно спросил Толокошин.
— Картошку чищу, — вздрогнув, ответил Орлов.
— Какую картошку? — Серый Кардинал огляделся.
— Царицу полей, — невпопад сказал Костя.
— Понятно. — Толокошин вошел, помог Константину подняться, усадил его за стол. — Давай-ка, дружок, собираться. Опять на зимние квартиры…
Шутка не удалась.
Орлов покачал головой:
— Не поеду. На хрен…
— Как это не поеду?! — удивился Толокошин. — Ты, между прочим, на государственной службе.
— Но не в армии все-таки. Так что, не поеду. — Костя потряс плоскую бутылочку. — У тебя есть?
— Конечно. — Толокошин выставил свой любимый коньяк. — Однако я не понимаю.
Он сел напротив, потом спохватился и принялся рыскать по кухне Орлова.
— Если ты ищешь стаканы, то они в нижнем ящичке, — тусклым голосом ответил Костя.
Александр Степанович подул в обнаруженные стекляшки, налил почти до половины коньяком и су-пул «лекарство» Орлову в руку.
— Давай! — сказал Толокошин традиционный русский тост.
От выпитого защипало в глазах. Толокошин быстро разрезал апельсин на дольки. Положил на тарелочку. Костя вспомнил пляшущие оранжевые мячики на сером асфальте.
— Кошмар.
— Ага. — Толокошин кивнул. — Я тебя понимаю. Однако все-таки объясни мне, заскорузлому, чего ты не хочешь обратно на квартиру переехать? Там же и работать удобнее, и жить безопасней. Не успел вернуться… Хорошо, что наши за тобой приглядывали! А если бы не успели?!
— Взяли его?
— На этот раз взяли. Живым, здоровым. Почти. Теперь будут колоть.
— Расколют?
— Можешь не сомневаться! Его большие специалисты будут лечить. Учитывая предыдущее нападение. Но все-таки…
Орлов махнул рукой:
— Нельзя бегать от опасности каждый раз, как только она появилась. Во-первых, если они поймут, что я такой важный человек, которого от каждого ушиба прячут в бронированный бункер, точно не слезут. Во-вторых, я идеолог! Л это означает, что я должен целиком и полностью отвечать за свои слова, идеи и даже мысли. Более того, сам обязан жить по тем правилам, которые пытаюсь пропагандировать. Как же иначе?