Я пожала плечами, потому что ничего не смыслила в этих тонкостях.
— Выходя на поле брани, русский солдат не боялся ни шрапнели, ни штыка, зная, что у него нет ничего своего. Его жизнь принадлежала Отечеству, тело царю, а душа — богу. Да и в мирное время, по большому счету, краеугольным камнем России служила триада Самодержавие-Православие-Народность, хоть и говорят, этот слоган выдумал для императора Николая граф Уваров. Ничего он не выдумывал, просто сформулировал суть сложившейся идеологической модели, заложенной в генах на уровне одного из важнейших поведенческих архетипов. И, это работало, пускай, и не без изъянов, по мере того, как окружавший Россию мир эволюционировал. Вабанк же имел достаточно дерзости, чтобы безжалостно разрушить складывавшуюся веками модель. Единым махом уничтожить все, начиная с царской власти, по сути, не слишком-то отличавшейся от власти фараонов, и кончая религией, обеспечивавшей ее легитимностью. Ну и народность, разумеется, с ними заодно, поскольку сам был инородцем, и опирался, кстати, на таковых. На латышей, евреев и даже китайских интернационалистов…
— Ну, началось, — проворчал Мишель недовольно.
— Но, одно дело — снести до основания дом, и совершенно иное — построить новый, надежный и пригодный для жилья. В особенности, когда речь — о такой неоглядно большой стройплощадке, как Россия. Я не уверен, будто у Ильича был идеальный план строительства, но у его соратников, я тебе гарантию даю, не было вообще никакого, поскольку, все эти бредовые теории вроде Педикюрной революции, ну совершенно никуда не годились с практической стороны. К тому же, Вабанк был гением и умел импровизировать. Он, если хочешь, обладал чем-то вроде дьявольского чутья, чем не мог похвастать ни один из его приспешников. Поэтому, хоть они порой и препирались с вождем по мелочам, на практике привыкли слепо доверять ему, надеясь, как бы им не приходилось туго, он обязательно что-нибудь придумает. Вот и представь их ужас, когда его внезапно не стало. Это все равно как на корабле, откуда, первая же штормовая волна, смахнула за борт капитана…
— Но ведь он был не единственным офицером на мостике?
— Остальные — не стоили его ногтя. В первую очередь, потому, что, сковырнув самодержавие и обещав множество радикальных перемен к лучшему, не сподобились предложить вменяемого механизма преемственности власти. Его, понятно, и быть не могло, поскольку, сама власть была навязана насильственным путем по ходу сопровождавшейся большими жестокостями гражданской войны и, по сути, вплоть до своего перерождения в девяносто первом, оставалась террористической диктатурой. В итоге, будучи хозяевами положения в стране, мраксистские лидеры, одновременно, превратились в заложников. Никто из них не тянул на безоговорочного вожака. Никто не мог попрощаться и уйти на покой. Это были те самые пауки из старой поговорки, которых обстоятельства заперли в банку. Вдобавок ко всему, на каждом из них была большая кровь, они же не разменивались по мелочам в гражданскую, а, наоборот, приучились лить ее, аки воду. Это считалось у них в порядке вещей. И, самые прозорливые прекрасно понимали: дальше крови будет только больше, по крайней мере, пока все не устаканится, она будет литься рекой. И, люди вроде Дрезинского или пониже рангом, например, ваш бывший сосед Ян Педерс, думали, что всего этого можно было бы избежать, не умри товарищ Вабанк в двадцать четвертом… Уж поверь, для таких, как Дрезинский с Педерсом, усопший вождь был все равно — что распятый римлянами Спаситель для апостолов…
— Ну ты хватил! — поджал губы Мишель. Не без оснований опасаясь, как бы они не затеяли долгий и занудный спор, я решила экстренно поменять тему.
— Жорик, ты помнишь груды костей в трюме эсминца?
— В машинном отделении? Вовек не забуду…
— Как думаешь, чьи они?
— Членов экипажа, чьи же еще…
— Почему они не сумели выбраться, если трюм был открыт?
Жорик потеребил кончик носа.
— Кто их знает… Могли и не успеть, если катастрофа застигла экипаж врасплох. Судя по трюмным люкам нараспашку, они как раз что-то разгружали. И тут внезапно что-то случилось. Что именно, мы не знаем… какая-то беда…
— Что за беда?
Здоровяк передернул широченными плечами.
— Не знаю. Не берусь утверждать, будто мне это не померещилось, но, кажется, некоторые из черепов, попавшихся нам внизу, были продырявлены…
— Может, несчастные моряки покончили с собой, чтобы не мучиться от удушья… — предположил Мишель.
— Всяко, конечно, могло статься, — согласился Жорик. — Только я никогда не слышал, чтобы люди стрелялись в лоб…
— Кто-то на них напал? — я затаила дыхание.
— Или они передрались… — промолвил Жорик.
— Или их расстреляли за какие-то проделки, — с важным видом вставил Мишель
— В трюме? — усомнился Жорик. — Я бы расстреливал прямо на палубе…
— То ты, — парировал отец. — А чекисты привыкли работать в подвалах…
— Тьфу, — сплюнул француз.
— Кстати, а как трупы сохранились в воде сто лет? — спросил Мишель.
— Из-за холода, — предположил Жорик. Кроме того, как знать, вдруг у воды на дне какой-то особый химический состав? Скажем, она богата природными консервантами, препятствующими разложению.
— Откуда они тут?
— Из твоей подземной Хамзы, к примеру, которой ты нам все уши изнасиловал…
— А что за оборудование мы видели в трюме? — спросила я.
Жорик пожал плечами.
— Убей, не знаю, Марго. Никогда в жизни не встречал ничего подобного…
— Какие-то капсулы для астронавтов, — сказала я.
— Чем быстрее вы разберетесь с бумагами из рубки, тем скорее мы это узнаем, — напомнил Жорик, возвращаясь к своим макаронам.
— А мы, по-твоему, чем заняты?! — фыркнул Мишель.
***
— Похоже, вся бумага кроме той, на которой оттиснуты денежные знаки, превратилась в кашу… — вздохнул отец, откладывая в сторону тугие пачки разнокалиберных и разношерстных купюр.
— Отрадно слышать, что теперь мы хотя бы богаты, — не повернув головы, бросил от костра Жорик. — А то, знаешь, нас ведь запросто могли в обед сожрать ни за грош…
Я подумала, это похвальба, за которой он как за ширмой скрывает разочарование.
— Мы не за тем богатством сюда приплыли, — с раздражением напомнил отец.
— Спасибо, а то у меня с утра склероз…
— Эй, вы, оба, а ну — кончайте! — прикрикнула я, продолжая упрямо перебирать трофеи. Все верно, большая часть бумаг пропала. То есть, листы, на которых девяносто лет назад делались какие-то записи, слегка разбухли, но большей частью сохранили первоначальную форму. Чего нельзя было сказать о самих текстах, вода размыла чернила, превратив комбинации слов и предложений в размашистые мазки фиолетовой акварелью с холста начинающего абстракциониста.
— Если изучить их под микроскопом… — подал голос дядя Жерар.
— Ну, извини, микроскоп не додумался прихватить…
— Или, еще лучше, сделать сканы и прогнать через специальную программу на компьютере…
— Вот жалость, надо было еще и сканер с собой переть…
— Можно сфотографировать и загрузить в ноутбук…
— Неделю займет!
— Если ты вспомнишь, Моше, сколько лет ушло у дешифровщиков, работавших с шумерской клинописью…
— Ты что, дешифровщик?!
— Да обождите же вы оба, черт бы вас побрал! Как дети малые, честное слово!
— А чего нам ждать-то, Рита? — язвительно осведомился отец.
— А вот этого!!! — воскликнула я. Не знаю, что именно испытала миссис Болл, когда из-под рыжего песка у холма Бирс-Нимруд показалась кромка первого из даров Иштар, которые ей посчастливилось раскопать. Но лично я, развернув блокнот в кожаном переплете и обнаружив читабельные строки, ей богу, едва не брякнулась в обморок. Через тело словно пропустили слабый ток. Я нашла его, о, Господи, я нашла его, чуть не завопила я. Это было то, о чем когда-то так много спорили мои мальчики, папочка с дядюшкой Жориком. Легендарный оригинал дневника сэра Перси. Послание с того света. Письмо, написанное девяносто лет назад и не нашедшее адресата. Он был указан в первой же строке. Этого человека давно не было в живых, как, впрочем, и самого сэра Перси. — Дорогая моя Сара, — прочла я, едва не задохнувшись от волнения. — Единственная и незабвенная любовь моя…