— Чего-чего?! — выпалил Мишель, привставая.
— Дядя Жора? Мисс Болл, ту женщину-археолога, к которой в Первую мировую войну ездил полковник Офсет, звали Сарой, не так ли?!
— Ее звали Сарой Евгенией Болл, — выронив пакет с макаронами, француз обернулся ко мне. Мой голос дрогнул от волнения, оно легко передалось ему.
— Что у тебя, принцесса?! — спросил здоровяк, охрипнув.
— Кажется, я нашла последнее письмо сэра Перси, — пролепетала я, безуспешно пытаясь совладать с нахлынувшими эмоциями.
— А ну-ка! — в два шага француз оказался у меня за спиной, обтирая перепачканные соусом пальцы прямо о свою футболку. Папа присоединился к нему с опозданием в десять секунд. Он водрузил на нос очки.
— Письмо полковника Офсета? — переспросил Жорик. — Ты уверена?!
Страницы блокнота слиплись. Тем не менее, пустив в ход ногти, мне удалось рассоединить их, действуя с превеликой осторожностью, поскольку бумага грозилась расползтись от малейшего неосторожного движения. При этом, сами строки, нанесенные на нее, читались без труда.
— Подумать только, это ведь химический карандаш… — потрясенно констатировал папа.
— Невероятно… — почти шепотом молвил француз. Я сразу поняла, о чем он. Блокнот, который я не смела извлечь из воды, справедливо опасаясь, как бы он не рассыпался во прах, был заполнен лично сэром Перси, человеком, превратившимся в легенду задолго до того, как каждый из нас появился на свет. Путешественником, разминувшимся с нами и в пространстве, и во времени. Но, если бы не он, мы бы ни за что не очутились тут. Ведь мы пришли в Амазонию по проторенной им тропе. И вот теперь я касалась подушками пальцев его письма, хранившегося, будто в почтовом ящике, в сейфе затонувшего русского корабля. У письма полковника Офсета был другой адресат, но, похоже, провидение распорядилось по-своему, перенаправив его нам. Эта мысль — оглушала…
— Читай, Рита, — дрогнувшим от волнения голосом сказал папа. — Читай, моя дорогая девочка. Только не вынимай блокнот из воды и будь с ним поосторожнее, ладно?
Я кивнула. Будь поосторожнее… Еще бы, мог и не напоминать. Тем более, что разобрать почерк сэра Перси оказалось совсем несложно, даже из-под воды буквы легко складывались в слова, а последние выстраивались в по-военному четкие шеренги строк. Рука полковника — была тверда. Хоть, как сделалось ясно с первых же строк, он был здорово расстроен. Экспедиция, затеянная им, пошла совсем не так, как ожидалось, и, сдается, все шло к тому, что сэр Перси вот-вот угодит в переплет. Только не подумай, Дина, он не жаловался на злую судьбу, не каялся в ошибках и не пытался оправдаться. Как-никак, ему ведь и прежде доводилось заглядывать Костлявой мегере в глаза, вся его жизнь была непрерывной чередой испытаний. Кроме того, он же был настоящим ученым, из тех, кто, не колеблясь идет на риск, ибо Истина в его глазах всегда стоит той цены, которую приходится заплатить. Помнишь, в школе нам рассказывали о Марии Кюри, как она оставалась ученой до последнего хриплого вздоха, таская на груди ампулу с открытым ею радием, полагая ее счастливым талисманом. Вот и сэр Перси Офсет был из того же теста. И, все же, между строк, я уловила нечто, заставившее сердце болезненно сжаться, хоть не берусь сказать, что именно так подействовало на меня. Быть может, я почувствовала, как он устал. Как думаешь, что испытала бы Мария Кюри, доживи она до жуткого гриба из дыма и огня, взметнувшегося над Хиросимой с Нагасаки?
— Дорогая Сара, единственная и незабвенная любовь моя… — написал сэр Перси в первой строке. Господи, а ведь я чувствовала это, я всегда знала, он ведь ее всю жизнь любил… Фраза тронула меня, на глаза навернулись слезы. Последний штрих к портрету героя… Впрочем, чего я хожу вокруг да около, вот оно, его последнее письмо. Я набрала его на ноутбуке целиком…
***
Около 28 июля 1926 года. Южная Америка, предположительно — среднее течение р. Мадейра. Точнее мне из моей камеры в трюме сложно судить…
Дорогая Сара, единственная и незабвенная любовь моя…
Я долго не решался подать тебе весточку о нас с Генри. Не потому, что не скучал по тебе, ты же знаешь, кому безраздельно принадлежит мое сердце, где бы не носил меня злой рок, в каких далеких краях я бы не оказался. Но, и об этом ты тоже хорошо осведомлена, я не спешил дать знать о себе из боязни скомпрометировать тебя. Теперь же, этим письмом, я вдобавок рискую навлечь на тебя беду. Но, у меня нет выбора, милая, поверь, и мой долг — предупредить об опасности, грозящей каждому, кто владеет тем, что мы с тобой некогда посчитали величайшим археологическим открытием в истории. Однако, обо всем по порядку.
Если ты хоть изредка следила за моей судьбой после войны, то, должно быть, слышала из газет о человеке, с недавних пор сделавшимся моим деловым партнером. Я говорю о русском путешественнике Константине Вывихе, он весьма разносторонний человек, зарекомендовавший себя и как блестящий ученый, и как весьма одаренный пейзажист, чьи полотна ни за что не спутаешь ни с какими другими. Быть может, ты видела некоторые из них? В особенности ему удаются заснеженные горные вершины. У него определенно божий дар. Глядя на вышедшие из-под его кисти картины, легко представить, как злой ветер завывает меж скалистых отрогов, бросая в лицо колкий как стекло снег. Не раз ловил себя на мысли, в залах, где представлены работы господина Вывиха, даже дышится свежее, словно морозный Гималаев загадочным образом проникает в помещение галереи из-под рамок. Это, конечно, фантазия, но, согласись, если полотна способны заставить зрителя грезить наяву — их автор — прирожденный творец. Кроме неоспоримого художественного таланта, господин Вывих известен как весьма успешный бизнесмен с приличными деловыми связями по обе стороны Атлантики, владеющий, на паях с американским миллионером Луисом Торчем, контрольным пакетом акций корпорации CHERNUHA LTD. Наконец, многие почитают его как гуру своеобразного этико-религиозного учения, на мой взгляд, представляющего собой достаточно органичный сплав замешанного на алхимии западного мистицизма и восточных теософских школ буддистского толка. Созданное им синкретическое учение столь популярно на восточном побережье Соединенных Штатов, что нью-йоркская штаб-квартира корпорации, разместившаяся в небоскребе Guru Building по Riverside Drive, воспринимается последователями учителя как храм. Кстати, оно зовется Этикой За Живые. Не знаю, что сие означает, но звучит неплохо. В дополнение хочу сказать, что мистеру Вывиху не сидится на одном месте, точно, как мне. Он побывал в самых отдаленных уголках земного шара, в Сибири, на Алтае и в Трансгималаях. Думаю, именно жажда далеких странствий подкупила меня в нем в первую очередь. Я был польщен, получив от него приглашение принять участие в его экспедиции на Тибет. И еще — тронут, чего уж там. Вообразил себе, будто нашел единомышленника и верного товарища в исследованиях, каким был для меня некогда мой незабвенный помощник месье Шпильман. Ты мой единственный друг, моя дорогая Сара, и для тебя не составляет секрета: по натуре я — закоренелый отшельник, и очень непросто схожусь с людьми. Я — одиночка, это вполне устраивало меня прежде, рассчитывать в странствиях на одного себя. Долгие годы — так и было, но я постарел, было бы глупо игнорировать этот факт. Словом, я с радостью принял предложение Вывиха. Это случилось в 1924-м году.
Весь этот год, как и последующий, 1925-й, мы провели высоко в горах, среди снегов, где чуть не погибли от голода с холодом, терпеливо дожидаясь, чтобы нас принял в своей резиденции Далай-Лама. Но, Лхаса осталась закрытой для нас, нам дали от ворот поворот, и мы вернулись восвояси ни с чем. Его святейшество не удостоил нас встречей, Шамбалу, о которой частенько заводил разговоры мой новый товарищ Вывих, пока мы спасались от лютой стужи водкой, нам тоже не посчастливилось найти. Мистер Вывих, как истинно русский человек, с присущей ему прямотой и не выбирая выражений, винил во всех обрушившихся на нас напастях вездесущую британскую разведку, злокозненную MI-6, наставившую рогаток на нашем пути к Небесному Царству, поскольку, де, империалисты решили заграбастать в частную собственность и это святое место, откуда, как верят буддисты, миру скоро явится Спаситель — Майтрея…